БЕСТОЛОЧИ

ГЛАВА № 0

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вы когда-нибудь хотели убить свою одноклассницу? Вас когда-нибудь доводили до такой НЕИСТОВОЙ злости, что вы были готовы на убийство? Меня — да. А знаете как именно меня разозлили? Дразнили свинкой. Всю мою грёбаную жизнь. Каждый. День. Меня травили как животное. Я — толстая. Была такой с самого раннего детства. У меня толстая шея, толстые пальцы, толстые короткие ноги, круглое широкое лицо, свисающий живот. В принципе, я была похожа на шар для боулинга. Или на свинью. Когда мы были в первом классе, я хрюкнула во время смеха. А спустя пару месяцев во время дождя поскользнулась и упала в лужу.Толстая свинья, которая валялась в грязи. Лучше и не придумать. После этого дурацкое прозвище свиньи приклеилось ко мне.

К счастью, она была тупая. Та идиотка, которая начала меня звать свинкой. Она больше всех меня доставала. Как всегда подошла ко мне слишком близко, когда забирала гребаную домашку. Она сама пришла ко мне домой за тетрадкой. Нам обоим было шестнадцать лет, недавно перешли в старшие классы.

— Ей, жирная. Ты сделала мне домашнюю работу? Шевели своими толстыми ногами и принеси мне тетрадь. Свинюшка. Ты же свинюшка? Ну же, похрюкай. Я уверена, что у тебя на столе лежит свиная рулька и кремовые пирожные. Ну-ка, давай. Хрю−хрю−хрю.

А спустя пару минут мои пальцы сжимают чужую шею. С остервенением бью её тупую голову о деревянные доски пола. Рыжие кудрявые волосы цепляются за торчащие гвозди и отрываются вместе с кусочками кожи. Она визжит и вырывается, пытается отпихнуть меня. Тупая. Я почти в три раза тяжелее и это первый раз, когда мой вес играет мне на руку. Продолжаю лупить её головой о полы, пока череп не раскалывается. Эта сука судорожно хватает воздух ртом, а после её глаза мутнеют. Чувствую, как падает температура тела. Я бью даже после того, как симпатяжка Челси Сигман сдохла у меня в руках. Её затылок превратился в фарш из мозга, костей и рыжих волос. Изящная шея всё ещё дрожала от судорог, её желудок сократился и изо рта пошла зелёная рвота. Слышу как в кухне поёт мамино радио.

Мне стало так легко. Очень.

— Тварь. Тварь! ТВАРЬ! ГРЯЗНАЯ ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ СКОТИНА! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! НЕНАВИЖУ! ДА, Я ЖИРНАЯ! ЖИРНАЯ! НО ЗАТО ЖИВАЯ! А ТЫ СДОХЛА!

Плохо помню куда я дела тело, вроде как срезала куски мяса и скормила соседским собакам. А кости и голову закопала глубоко в навозной куче через дорогу, куда соседи сбрасывали куриное дерьмо и перья. Повезло, что они держали много кур, косточки Челси никто не заметил. Её искали недолго. Было тяжёлое время. Хорошо, что папа научил меня разделывать и свежевать тушки, когда мы помогали его друзьям вырезать десятки птиц. Это совсем не сложно. Просто надрезать мясо по суставу и перерезать сухожилия.

После этого я осознала кем на самом деле являются люди. Я не просто осознала, а начала видеть. Я думала, что живу в приличном цивилизованном обществе. А это оказался просто амбар, полный мерзких животных. Больше не могу воспринимать их как людей. Это скот, не иначе.

ГЛАВА № 1

Джонатан Гетте

Привет, читатель. Оставшуюся часть книги я буду вашим главным проводником по мокрым английским улицам. Постарайтесь не отставать. Это местечко не для неженок.

Утро. Преддверие Хэллоуина. Ярко-оранжевые, словно цветки календулы тыквы гниют на витринах магазинов.

Район Хакни. Восточная часть Лондона. Огромное количество зданий разной величины плотно прижаты друг к другу. Они теснятся на небольших клочках земли, разделённых асфальтированной дорогой, отвоёвывают право на существование. Если расфокусировать взгляд, то они становятся похожи на спичечные коробки грязно-горчичного цвета. Здесь можно найти удивительные места. Начиная от дешёвых парикмахерских, уютных кофеен, рынка, и заканчивая Музеем детства на Бетнал Грин. Совсем рядом находится Риджентс-канал – широкая мутно-зелёная лужа.

Запомните хорошенько эту локацию. Именно здесь будет происходить большая часть всех событий. Запомнили? А теперь сместимся немного влево. Быстренько пробежимся взглядом по нескольким переулкам с уличными музыкантами и имбирным пивом, и вот мы попали в жилую часть района. Кучка одинаковых домиков. Будто незримый художник устал рисовать что-то новое и заполнил всё пространство под копирку.

Что вы видите? Посмотрите внимательно. Это не просто коробки из камня, черепицы и цемента. В каждом доме скрывается кое-что необычное — целый небольшой мир. Я бы даже сказал – совсем крошечный. Миры бывают разные. В каком-то доме находится хрупкий мир. Он будто сделан из стекла и вот-вот развалится. К тому же он серый. Этот цвет будто пришит к дому изнутри. И люди в нём тоже серые, как городские голуби. В этом маленьком мире люди разговаривают только шёпотом, боятся громких звуков. Они странные.

Где-то есть книжный мир. В нём пахнет пылью и горьким кофе, а в воздухе висит шелест сухих страниц. Люди там никогда никуда не спешат и редко говорят друг с другом. Они только читают, читают, читают. Классные ребята.

Есть даже актёрский мир, в таком доме живёт ложь. А ещё в нём слишком много шума и фальшивых эмоций. Но сами люди внутри пусты. Их можно сравнить с манекенами. Они лишь меняют позы и маски на лицах, но всегда остаются пустыми внутри. Просто играют свои роли: каждый день говорят заученные слова, каждый день делают одно и то же. Мне кажется, что они чокнутые. Спросите почему? Потому что им всё нравится.

Сейчас мы заглянет в один такой мир. Я покажу. Нам нужен крайний дом справа на этой широкой улице.

ГЛАВА № 2

Джонатан Гетте

Спальня. Я ещё сплю. И тут мне в лицо прилетает тяжёлая перьевая подушка.

— Ой, Божечки. Не думал, что она так сильно ударит. Ты живой? — это мой брат, он всегда просыпается раньше.

Познакомьтесь с ним. И со мной тоже знакомьтесь. Я — Джон. А мой брат — Томас. Или зануда, тут как вам угодно.

— Не думал?! Да ты вообще редко это делаешь! Всё, иди в задницу, — утром я не слишком доброжелателен.

Знаете, это самый неприятный возраст — когда мелкий противный человек уже имеет своё мнение, но не умеет его нормально формулировать. Мне было четырнадцать, если что.

— Да, доброе утро, Джо.

07:00.

Механический треск будильника.

— Чёрт. Чёртово утро. Чёртова школа. Не хочу туда идти, — я со вздохом плюхнулся обратно на кровать и укрылся одеялом.

— Решил снова заработать прогул? Третий за этот месяц. Бабка тебя убьёт.

В ответ послышалось моё неразборчивое мычание.

— Что-что? Ничего не понятно, бубнишь как старик.

— Да пошёл ты, Томас.

— Да-да, я каждый день это слышу. Как бы далеко ты меня не посылал, ты всё равно пойдёшь в школу. Вставай. Пора собираться.

— Я. Не. Хочу, — многозначительная пауза после каждого гневного слова.

— Ух, какой злой. Захочешь.

После этих слов, Томас одним движением сорвал с меня одеяло и отбросил его в сторону.

— Эй! Да чтоб тебя!

— Да ладно тебе. В жизни есть много радостей, кроме теплой постели. Например, главный праздник осени. Скоро же Хэллоуин: ночь проказ! Ты ведь любишь этот праздник! Можно собрать тухлых яиц и забросать дом какого-нибудь учителя.

Пока беседуем, давайте рассмотрим нас немного поближе.

У Томаса чёрные волосы, глаза цвета вылинявших синих джинс. Не знаю, как ещё их описать — смесь грязно-синего и серого. Я — чистый блондин с жёлтыми глазами. Волосы по цвету напоминают агатовый серый, только с желтизной.

Нам обоим четырнадцать, но Том родился на двадцать семь минут раньше.

Ярко выраженные британцы: бледная, будто бумажная кожа, через которую можно рассмотреть голубоватые вены, миндалевидные глаза, довольно высокий рост и подростковая худоба. У Тома волосы длиной примерно до щёк, он всегда собирает их в маленький пучок на затылке. У меня крутая короткая стрижка как у морских пехотинцев в США.

Посмотрите в окно. Моросит мелкий дождь. Капли на окне собираются в тонкие ручейки, и они плавно стекают к металлическому карнизу. Горит листва. Я тоже смотрю сквозь стекло. Подхожу к большому окну, раскрываю его. В нос ударил резкий запах сырости и мокрой деревянной крыши.

— Что ты там увидел?

Томас заглянул за моё плечо и тоже уставился на вид из окна. По мокрой дороге ползут старые автомобили с дребезжащими карбюраторами, из тротуара торчат газовые фонари.

— Даже странно. Уже третья осень проходит без неё, а ничего так и не изменилось. Ни эта улица, ни этот дом. Странно.

Итак. Меня зовут Джонатан Гетте и моя история начнётся с конца октября 2011 года. Готовьтесь окунуться в прошлое. Среди серых школьных будней есть кое-что важное, и я собираюсь это вам показать. Воспоминания — просто сувениры, которые остались от более счастливых времён. Но есть такие воспоминания, которые могут сразить нас наповал.

В 2009 году пропала наша мама. Просто пропала, она не вернулась с работы. Маму звали Эбигейл. Она работала воспитателем в детском саду. От неё всегда пахло стиральным порошком, этот запах будто въелся в женские руки.

Место мамы заняла наша бабушка — Долли. Не очень приятная женщина. Она переехала к нам и поселилась в маминой спальне. Долли была старой и часто болела. Не могу вспомнить, сколько ей лет. Шестьдесят? Да, примерно так. В любом случае выглядела она плохо.

Прошло два года с момента пропажи мамы. Старуха в очередной раз лежала в больнице из-за обострения какого-то заболевания сердечной мышцы. Кажется, это называется ишемическая болезнь. Точно не могу сказать, ничего не понимаю в медицине. Да и мы особо не вникали в это, не было желания. Ни я, ни брат не чувствовали к бабке особо тёплых чувств, поэтому делали вид, что это нас не касается.

Про маму мы говорили редко. Или вообще не говорили. В каком-то смысле мы даже привыкли к её отсутствию в нашей жизни и уже не ждали появления. В конце концов, ко всему можно привыкнуть, если пройдёт достаточное количество времени.

Ладно, что-то я заболтался.

— Джон, немедленно поднимай свою ленивую задницу и иди собираться! — это Том ругает меня. Четырнадцатилетний юноша, каким я был когда-то, решил снова прилечь на тёплую постель. В следующую секунду он стаскивает меня с кровати и тащит в ванную комнату, а я упираюсь, как только могу.

Уже тогда Том был слишком ответственным.

И так начинается каждый новый день в этом доме.

Сырой октябрь. Утро, чайник шипит на плите. Мы сидим за столом, одетые в школьную форму. Кофе, горький осадок на стенках стакана. Я приготовил тосты. Кусочек белого хлеба, поджаренный на сливочном масле и абрикосовый джем. Обожаю. Тому нравятся сэндвичи с горчицей и мёдом. Извращенец. Пока пил кофе, вспомнил, как ночью барабанил дождь. На самом деле, это очень специфичный звук. Будто миллиарды крошечных ножек топают по тисовой крыше, окнам и проезжающим машинам.

Пора идти, а то опоздаем на автобус. Сейчас мы увидим мир глазами ребёнка, каким я был.

Солнце цвета облепихи. Зонты. Мы стояли, вдыхая приторный запах сырой земли и влажного асфальта. Листья на деревьях светятся медным и золотым. Осколки лета. Они выцветают. Слоистые облака на льдисто-голубом небе похожи на разлитое молоко, которое продолжает растекаться. Атмосферные осадки лениво плывут по воздуху, отражаются в тёмных лужах-зеркалах. Кстати об этом. Люблю смотреть в большие лужи. В них всё перевёрнутое. Весь город стоит вверх ногами. Машины едут по перевёрнутой дороге вверх колёсами, дома стоят вниз этажами, пешеходы плывут на своих зонтиках. Перевёрнутый Лондон живёт своей зеркальной жизнью.

Светофор на перекрёстке мигает изумрудным светом. Красный автобус. Машина медленно ползёт по мокрой дороге и останавливается, с пыхтением раскрывая автоматическую дверь. Оплатили проезд. Поездка до школы займёт около десяти минут. Пока я ворчу на холод и растираю замёрзшие руки, Томас ищет в рюкзаке пачку сырных палочек, которые он успел схватить со стола перед выходом.

Давайте снова посмотрим в окно.

Люди суетятся: спускаются в метро, спешат на работу, заходят в магазины. Прохожие идут ещё куда-то по своим делам, некоторые гуляют по тротуарам, романтично держатся за руки, сидят в кафе. Их не смущают ни огромные лужи, наполненные мутной дождевой водой, ни шумный, бурлящий поток, который несётся с самого начала улицы и разбивается фонтаном брызг о решётку ржавой канализации. Улицы набиты большими круглыми шляпами зонтов. Может быть, горожане хотят укрыться за ними от этой сырости?

И, кажется, словно ничего не изменилось. Будто все осталось прежним. И этот дождь, и эта улица, даже шёпот холодного ветра. Но это не так. Если бы она была здесь, то наверняка, ничего бы не узнала. Ни эту улицу, ни этот дождь, ни даже своих детей.

Наша остановка. Нехотя поднимаемся с тёплых сидений и выскакиваем из транспорта. Опаздываем. Идём широкими шагами по тротуару, огибая лужи и медленных пешеходов. Нам в лицо летят мелкие капельки, которые больше похожи на морскую кисею. Изморось. Влажность висит в воздухе, особенно ярко её можно почувствовать на стенках носоглотки при вдохе. Странное ощущение. Всегда представляю, будто вдыхаю кусочек облака.

Вы можете взглянуть на эту картину с высоты птичьего полёта. Посмотрите на эту серость! Среди хмурого холодного цвета можно заметить яркие пятна. Это дети. Дети, которые идут в школу. И мы тоже есть там. Я — в ярко-бирюзовом непромокаемом плаще, Томас — в прозрачном. Такой отстой. Он – тоже серое пятно.

«Ты самый скучный брат на свете» — думаю в тысячный раз.

Старая школа. Вялые рукопожатия с нашими друзьями, познакомлю вас с ними немного позже. Уроки. Тетрадь. Конспекты. Ручка почти закончилась, надо купить новую. Стопки новых книг и миллионы букв. Время пролетело незаметно. Мимо мелькают люди и часы. Устали. Едем домой.

Мы дома. Пыль на полках. Горшок с засохшим фикусом. Бедняга, я снова забыл его полить. Стаскиваю с плеч портфель и бросаю прямо в прихожей. Взгляд блуждает по стенам цвета лаванды и упирается в фоторамку. На большом металлическое блюде лежит нечто, похожее на плоский тёмный хлеб. На самом деле, это кекс. Неожиданно для самого себя, я улыбнулся.

И вдруг на несколько секунд я вновь оказался там, почувствовал запах выпечки и услышал, как старый плеер жуёт кассету.

ГЛАВА № 3

Джонатан Гетте

Я проснулся около полудня, лёжа на спине. Ещё несколько минут провёл в полудрёме, пока мне на лицо не прыгнул солнечный зайчик. Противный. Недовольно приоткрываю глаза. Кровать Тома стоит напротив моей. Она пуста. Солнце заглядывает в комнату через открытое окно, яркие оранжевые пятна дрожат на обоях. Южный ветер принёс с улицы запах полыни. Он горчит на губах. Сегодня последний день июля. Воскресенье. Мне семь лет.

Решил лежать до последнего. Если я не показываюсь на кухне раньше часу дня, мама сама приходит, чтобы разбудить. Такая возможность бывает только когда у миссис Гетте выходной, сегодня как раз такой день. В остальное время за нами присматривала бабушка Долли. Мама работала нянькой в частном детском саду. Она несколько раз пробовала брать нас с собой, но это всегда заканчивалось истерикой. Быть среди кучки чужих детей мне и Томасу категорически не хотелось.

Итак, мой план не сработал. Мама не пришла. Я ещё не потерял надежду и продолжаю упорно лежать. С первого этажа слышится какой-то шум. Напряжённо вслушиваюсь в звуки. Люблю подслушивать. Это мама возмущается, её рассерженный голос я узнаю где угодно. Судя по всему, она пыталась сделать просто немыслимое — накормить Тома нормальной едой. Даже находясь в спальне, я прекрасно слышал что происходит, каждое её слово. Хоть для этого мне и приходилось изо всех сил напрягать слух.

— Ешь суп. Ты съел всего две ложки.

— Но я не хочу суп, я хочу кашу.

— Ты же никогда не ешь кашу. Я сейчас приготовлю, а ты не будешь её есть, — недоверчиво произносит она.

— Нет, буду! — все мы прекрасно понимаем, что не будет. Это только короткая отсрочка от завтрака. Если подумать, уже слишком поздно для первого приёма пищи. Днём Том ел мало, или вообще не ел. А ночью мы совершали набеги на буфет, где хранились сладости, и съедали буквально всё.

Тут всё затихает примерно на шесть минут. Пока жду, вспоминаю как этой ночью мы объелись засахаренного мармелада и горького шоколада. С нетерпением жду продолжения спектакля. Первым слышу голос брата.

— Мам, тут комочки... нет, я не буду её есть, — наверняка после этих слов мой брат отодвигает тарелку с несчастной кашей. Даже через стену я ощущаю на себе гневный взгляд мамы.

Одно я знал точно — если Томас не перестанет упорствовать, мама скоро взорвётся. А в гневе это очень страшная женщина. Но я знал ещё одну вещь — Том не заткнется. Он будет до последнего доказывать свою точку зрения, хоть и знает, что ему хорошенько влетит. Более того, брат всегда цеплялся к любой мелочи. С годами эта привычка не изменилась.

— Я тебя сейчас прибью. ЕШЬ КАШУ, Я СКАЗАЛА! — Приказным тоном.

— НЕ БУДУ! — рявкнул на неё в ответ этот мелкий засранец.

Я спрятался под одеяло.

— Я сейчас надену эту тарелку тебе на голову. Закрой рот и ешь. Сейчас же, — голос мамы стал пугающе тихим, с ярко выраженными стальными нотками. Она на грани бешенства.

— А как я могу есть, если мой рот будет закрыт? Я же не могу запихнуть эту кашу себе в рот, если не открою его, — язвительным тоном произносит мальчишка. Да, Том совсем не изменился. Такой же вредный маленький говнюк.

Страшно. Очень страшно. Дальше в кухне нависает короткая пауза. И кульминация — звук отодвигаемого стула. Маминого стула. Нет ничего страшнее, чем этот скрежет.

— Нет, я передумал! Я буду кашу, могу ещё и суп съесть!

Я точно знаю, что послужило причиной такой резкой капитуляции. Скорее всего, непослушный ребёнок просто испугался наказания за свою дерзость и решил отступить, пока не стало слишком поздно.

Далее слышится то, что заставляет меня вздрогнуть.

— ДЖОН! — она выбрала более эффектный способ, чтобы меня разбудить. Одного лишь слова хватило для того, чтобы я вскочил с кровати и уже через десять секунд стоял возле женщины.

— Доброго утра, мамочка, — произношу, заглядывая ей в глаза.

— Доброго полудня, малыш. Ты хорошо выспался? — на удивление она абсолютно спокойна.

Краем глаза я замечаю недовольного Томаса, который ковыряет ложкой кашу. А рядом с ним стоит тарелка супа. Едва успеваю подавить смех, который застрял в горле при виде страдальческого лица брата. Том запаниковал и этим загнал себя в ловушку.

— Да, мамочка. Можно мне суп? Пожалуйста, — сейчас Джонатан Гетте может быть только паинькой.

Её левая бровь вопросительно дернулась вверх. Мама внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, с чего вдруг я такой вежливый.

— Конечно. Иди умываться.

И я, как самый идеальный сын на свете, послушно пошёл в ванную комнату.

Прошли пять минут водных процедур, которые я просто терпеть не мог, теперь сижу возле Тома. Он кое-как съел половину каши. Брат со скучающим видом елозил по ней ложкой.

Взбираюсь на высокий стул и сразу начинаю болтать ногами, потому что они ещё не достают до пола. На кухне пахнет хлебом со специями. В супнице остывал тыквенный суп-пюре, рядом овсяная каша.

Я без любых пререканий начал есть. Вряд ли бы пришлось меня заставлять: суп очень вкусный. Раньше я любил всякие жидкие блюда, теперь просто терпеть не могу.

Сложно не заметить как Томас виновато смотрит на маму в попытках её смягчить. Это подействовало. В конце концов, ей всё-таки удалось накормить сына и поэтому нет причин сердиться. Это настоящая маленькая победа.

— Съешь 5 ложек супа и можешь идти, — она сжалилась.

— Может 3 ложки? — всё ещё торгуется.

— Томас.

— Хорошо!

— Вот и умничка, — она всегда так говорит, когда добивается своего.

Послышалась трель телефона, в такое время обычно звонит бабушка. Перед тем как уйти, чтобы взять трубку, мама строго посмотрела на нас и скрылась в глубине дома.

— Том, — начал я с серьезным лицом, как только мама ушла. — А ты знаешь, что будет, если лизнуть бычьи яйца?
— Откуда знаешь? Пробовал? — буркнул Томас, уткнувшись в свою тарелку.

— Тц… очень смешно! — я замолчал.

— Хотя подожди, кто тебе это рассказал? — он всё-таки спросил об этом через минуту.
— Оливер.
— Когда успел? Мы же с тобой везде вместе ходим, — он уставился на меня, как на профессионального лжеца. Чует подвох.

— Ты сидел дома, потому что разбил коленку, мама не разрешила тебе гулять, — я максимально гордо посмотрел на него.

— А, точно. С ним больше не общайся, — Том сделал безразличное лицо.

С Оливером и ещё одним нашем другом я познакомлю вас немного позже.

— Ты тоже с ним общаешься, дурень. И у нас Оливер самый крутой! Помнишь, он на спор червяка съел? Живого! — тут я чуть не взорвался. Смотрю на брата с таким недовольством, как на тушёную капусту.

— А ещё Оливер неделю был в больнице из-за этого червяка. Круто? И да, я тоже общаюсь с Оливером. Но на тебя он плохо влияет, а на меня нет. У меня иммунитет на идиотов. Я же с тобой живу, — Томас научился затыкать мне рот ещё в дошкольном возрасте. Мы нахватались такой манеры общения от старших ребят, которые живут на нашей улице.Кстати, это наше последнее свободное лето, в сентябре идём в школу, и наш словарный запас пополнится новыми ругательствами.

— Как ты меня назвал? — я на грани.

— Идиот. Ты самый идиотский идиот из всех идиотов на этой планете. — огрызнулся брат.

Всё. Острая потребность отомстить не заставила себя ждать. Я не особо злился, просто захотелось швырнуть в Томаса чем-нибудь. Даже не думая, я взял тарелку и выплеснул ещё тёплый оранжево-жёлтый суп на своего брата. Каша, в которой ковырялся брат, оказалась у меня за воротником. Я кинул в него кусок хлеба, он высыпал мне в волосы соль. Мама зашла в кухню в тот момент, когда я сильно ударил Тома ложкой прямо по лбу. Мы оба и половина всего пола в маленькой кухне были заляпаны всем, что только было на столе. У нас под ногами валялся размокший хлеб и банановые сконы (такие печенья-булочки), каша размазана по стульям, стол в разводах супа. Первым делом мама приложила пакетик со льдом к красному пятнышку на лбу брата и заставила меня просить за это прощение. Я сквозь зубы процедил "прости".

На этот раз виноватый взгляд не помог избежать наказания. Сначала нас, естественно, строго отчитали прямо на месте преступления. А перед тем как простоять ровно сорок минут каждый в своём углу, мы смыли с себя еду и переоделись. Периодически мама приходила и смотрела на нас. Видимо, чтобы напомнить, как сильно мы виноваты. Я и Томас уже прекрасно знали, что освободиться, досрочно не получится.

Пока стояли в разных углах, продолжали обзываться, но уже шёпотом. Был риск, что мама услышит и даст по ушам, но закрыть рот было просто невозможно. Для нас это обычное общение. Со временем это тоже не изменилось.

Наказание окончено. Казалось, эти минуты тянулись вечность. За это время я всё-таки успел рассказать Тому, какие на вкус бычьи яйца.

Мама моет полы.

На пальцах осела ржавая пыль после того как мы притащили в дом грязный футбольный мяч со двора. Мама опять отругала нас за разводы песка на только что вымытом полу и несколько раз легонько шлёпнула мокрой тряпкой по рукам. Это совсем не больно. Наоборот, нас веселят брызги мыльной воды, что разлетаются во все стороны. Мы с визгом бежим на второй этаж, громко топая босыми ногами по высоким деревянным ступеням. Мама улыбается.

Пробегая по небольшому коридорчику, замечаем два помятых блеклых крылышка. Мёртвая бабочка. Её хрупкое тельце мы положили в пустой спичечный коробок и похоронили под ровными рядами высокой, остро пахнущей полыни.

Мама занята уборкой и попросила не крутиться у неё под ногами.

Прочитали сказку "Орёл в голубином гнезде". Уже не помню, кому пришла в голову эта великолепная мысль, но мы решили, что сможем научиться летать и тоже станем орлами. А для этого нужно много тренироваться. Я и Том залезали на не высокий шкаф в маминой спальне и прыгали с него на кровать. Не спрашивайте, как маленькие дети смогли залезть на шкаф, я сам не знаю. Пружины в матраце не скрипели, и мама долгое время не знала, чем мы заняты. Обычно она реагировала на каждый странный звук, но сейчас был слышен только наш смех, и мама решила, что всё хорошо.

Страшно не было, более того — нам дико понравилось. Это даже лучше, чем скатываться с горки. После, мы начали искать что-нибудь повыше и не нашли ничего подходящего. Том предложил попробовать спрыгнуть с окна второго этажа. Первого нам было недостаточно, в конце концов, не одна птица не летает так низко. Я сразу согласился, потому что был уверен, что уже начал превращаться в орла и смогу взлететь. Когда мы подошли к открытому окну и залезли на подоконник, стало страшно. Всё-таки, это слишком высоко. Том предложил взять большой зонт и если что, в полёте можно его раскрыть и спуститься на землю как на парашюте. Я снова согласился, идея мне показалась очень даже логичной. Зонт мы нашли в той же кладовке. Мама застукала нас, когда мы тащили его по ступеням. Зонт конфисковала, окно закрыла, нас отругала. Томас и я так и не поняли объяснений, почему нам нельзя прыгнуть со второго этажа. Очень обиделись и в один голос сказали, что она злая.

Высоко в небе висит раскалённый огненный диск. Облака, похожие на рваные клочки сахарной ваты лениво плывут, повинуясь горячему ветру. Воздух раскалён. От таких активных игр мы перегрелись. У меня закружилась голова, Тома вдруг затошнило.

Мама срочно набрала в ванну прохладную воду и запустила 5 резиновых утят. Как только мы залезли туда, она принесла шоколадное мороженое. Так уж и быть, мы её простили. Почти час я и Том играли в ванной комнате, пока полностью не остыли. Всё это время мама сидела рядом и помогала нам пускать мыльные пузыри через пластиковые трубочки. Было очень весело.

Только сейчас я понимаю, насколько тяжело было маме. Бедная женщина должна не только следить за двумя шаловливыми детьми, но и готовить, убирать, стирать, гладить бельё. Ей требовалось огромное количество терпения. Весь день мы доставали её вопросами. Что-то вроде: мам, можно телевизор посмотреть? Можно шоколадку? А почему нельзя? Можно я возьму твою шляпу? Мам, где краски? А кисточки? Мам? Мам!

Так же в доме довольно часто можно было услышать: "Это не я! Это он!" Иногда слова мы произносили одновременно. Обычно фраза подкреплялась указыванием пальцем в сторону обидчика.

Мы вечно наводили беспорядок, что-то роняли, часто разбивали коленки и носы. Поэтому цените своих матерей, они каждый день проходят через Ад, ради своих детей.

Бабушка Долли пришла. Они с мамой решили испечь сконы с беконом и базиликом (да, они бывают не только сладкие). Мы с Томом сидим на полу возле лестницы на второй этаж и рисуем акварельными красками на жёлтой газете, иногда поглядывая в кухню. Слышу, как мама предлагает добавить ещё вяленые томаты. Бабушка не хочет. Мама говорит, что уже готовила так и тянется за полупустой банкой, где в масле плавали сплющенные овощи. В следующую секунду старуха хватает маму за тонкое запястье и сильно дёргает. Утром следующего дня я увижу на том месте синяк.

Старая женщина разозлилась и смахнула банку с томатами на пол. Она разбилась, осколки и всё содержимое разлетелись кухне. Мы вздрогнули. Бабушка Долли багровеет и срывается на пронзительный визг, на толстой шее вспухает вена. В тот день я не придал этому значения, дети часто не замечают всего, что происходит вокруг. Точнее, они замечают абсолютно всё, но думают, что это нормально, ведь им не с чем сравнивать.

Долли ушла, мама собирает с пола осколки и сушёные овощи. Я слышу, как она сдавленно всхлипывает и вытирает кровь с пальцев. Порезалась о битое стекло. Том и я помогали вытирать масляное пятно, пахнущее специями, пока мама обрабатывала ранки. В такие моменты я всегда представлял, что когда стану взрослым, буду защищать маму от злой старухи.

Пройдёт целый месяц, прежде чем они снова заговорят друг с другом. Мама пыталась поговорить с бабушкой, но та не брала трубку, показывая глубокую обиду.

Мы втроём встретили вечер холодным фруктовым чаем. Плавится медовый закат. Этот тёплый свет затекает в дом через открытые окна, разливается по комнатам, дрожит на стенах и деревянном полу. Сидим на синем диванчике и смотрим, как пляшут солнечные зайчики апельсинового цвета.

— Мам, знаешь что? — я положил голову ей на плечо.

— Что, милый?

— Когда я вырасту, буду тебя защищать. И Бабушка Долли больше не будет тебя расстраивать.

— Я тоже буду тебя защищать, — Том поддержал меня.

Мама не ответила. Только ее плечи чуть вздрогнули.

Мисс Гетте всё-таки решила испечь что-нибудь вкусненькое. Мама предложила нам самим выбрать и приготовить это под её чутким руководством. Вы даже не представляете, насколько мы были рады сделать что-то своими руками, а потом ещё и съесть этот шедевр кулинарии.

Пока разбивали яйца в пластиковую миску, она включила музыку на стареньком плеере. Томас и я делали всё настолько аккуратно, что даже не просыпали миндальную муку и не разлили молоко. Потом мы следили, как пропекается тесто. Через полчаса на столе дымился большой шоколадный кекс. Правда, внешне он был похож на кирпич, и по вкусу напоминал странный пряник, потому что мы переборщили с мускатным орехом. Весь дом наполнился пряным ароматом. Этот тяжёлый запах выплёскивался на улицу через раскрытые окна и смешивался с вечерней прохладой.

Мама очень гордилась нами. Даже предложила сфотографировать эту прелесть и поставить в рамку. Вот так и появилась фотография.

* * *

— Эй, Джон! Ты ещё долго будешь пялиться в стену? Тащи свою ленивую задницу в кухню, будем ужинать, — слышу недовольный голос брата.

Я моргаю и уже не чувствую запаха пряностей. Тепла в доме нет. В комнатах грязно. При маме такого не было.

В сковородке сгорает лук. Скоро к нему добавляются сосиски и куриные яйца. С пропажей мамы нам пришлось учиться готовить, бабушка Долли никогда для нас не готовит. На кухне душно. Запотевают окна. Тусклый жёлтый свет. В моём воспоминании тоже был жёлтый свет, но этот совсем другой. Какой-то обречённый. Заварили чай. Я люблю несладкий со сливками, а Томас − чисто чёрный и обязательно много сахара. Я уже говорил, что он извращенец?

После ужина я вымыл посуду. Вечером игра в приставку. Уличный фонарь за окном смотрит, как промозглый ветер терзает шуршащий пакет.

Мы смотрим кино. Терминатор говорит с экрана легендарное «I’ll be back». Сегодня решили устроить марафон фильмов нашего детства. Сначала составили список, его возглавили, конечно же, "Терминатор" и "Кинг Конг", потом шли "Властелин колец", "Челюсти" и "Молчание ягнят".

Когда вспомнили о времени, оно уже давно перевалило за полночь. Давно пора спать, школу завтра никто не отменял.

Я плюхнулся на кровать и достал телефон, чтобы проверить соц. сети. Томас подошёл к окну. Не знаю, что он пытается каждый раз там увидеть, но это уже традиция. Наверное, он смотрит на дома наших соседей, проверяет, кто ещё не спит.

Он стоял там не долго, всего минуту, потом уже собрался уходить, как резко остановился. Томас приблизился к окну настолько, что почти вжался в стекло лицом и начал что-то рассматривать. На улице не совсем темно. Если хорошенько присмотреться, то можно различить деревья, спящие автомобили, подъездные дорожки у соседних домов и человека, что стоял за машиной, припаркованной на обочине, и внимательно рассматривал наш дом.

ГЛАВА № 4

Джонатан Гетте

— Ты чего? — всего на секунду отрываю взгляд от телефона.

— Нет, ничего. Какой-то мужик стоит на улице. А так ничего, — Том так же напряжённо смотрел в окно.

— Мужик? Ну, мало ли, — я пожал плечами, — может просто погулять вышел.

— И поэтому он пялится в окна нашего дома? А если он неадекватный? Какой-нибудь псих, например.

— Именно поэтому ты решил поиграть с ним в "гляделки"? Психу вообще нельзя смотреть в глаза, можешь его спровоцировать и тогда... — поумничать я не успел.

Томас отшатнулся от окна и одним рывком задёрнул шторы. Он немного подумал, а потом снова выглянул на улицу, но уже осторожно, придерживая рукой портьеры.

— Что ты делаешь? — спрашиваю без особого интереса.

— А на что похоже?

— Похоже, ты чокнулся.

— Выключи свет. Быстро, — его серьезный тон заставил меня уронить телефон себе на лицо. Больно.

— Что? Почему? — спрашиваю, потирая ладонью ушибленный лоб.

— Он подошёл ближе, этот мужик почти под нашими окнами.

— Серьёзно? — тянусь к выключателю, и свет гаснет.

Томас смотрит в щель между пыльными портьерами и стеной.

Любопытство принуждает меня подняться с кровати и подойти к брату.

— Эй, подвинься. Я тоже хочу посмотреть, — почему-то я перешёл на шёпот, будто тот человек мог меня услышать.

Я протолкнулся мимо Томаса и аккуратно выглянул в окно. Подумать только, мы как два слабоумных стоим в тёмной комнате и выглядываем из-за шторы. Ну а чем ещё заниматься ночью? Явно не сном.

На улице действительно стоял мужчина. Особенно пристально он смотрел в комнату, где только что погас свет. Газовые фонари не горят, почти ничего не видно. Мы смогли определить только то, что он довольно полный и низковатый.

— Вот зачем ты на него смотрел? Ты привлёк его внимание. И зачем мы выключили свет? Уже поздновато делать вид, что нас нет дома, — не могу же я стоять в тишине.

Томас упорно не замечает моей настырности и желания разрядить обстановку. Я всегда болтаю чушь, когда нервничаю.

— Ты запер входную дверь? — Том тоже перешёл на шёпот.

— Ну... вроде да. Не помню, — я соврал. Почти уверен, что не закрыл её.

— Чёрт, Джон. Ты как всегда! Даже дверь запереть не можешь! Пошли вниз, нужно проверить.

— Ты думаешь, это хорошая идея? — я очень не хотел отходить от окна. Спуститься на первый этаж, значит подойти близко к тому человеку. Мне страшно. Страшно до стука зубов.

— У тебя есть идеи получше?

— Да, чёрт возьми! Позвонить в полицию! Пусть копы сами разбираются с ним! — ору на него шёпотом.

— В первую очередь нужно закрыть дверь, умник! Если мы будем сидеть с открытой дверью, то полиция может не успеть приехать.

Минута молчания и умственных размышлений.

— Ну ты и ссыкло, Джон. Тогда стой здесь, а я закрою дверь.

Я вцепился в его руку.

— Ты хочешь оставить меня здесь?! Нет, я с тобой!

Мы сделали, как сказал Том. Естественно, споткнулись о разбросанную по всей прихожей обувь и мой рюкзак, который я так и не убрал. Дверь всё же заперта. Теперь чувствуем себя более-менее в безопасности.

Вернулись в спальню. Незнакомец находится примерно в семи метрах от нашего дома и так же рассматривает окна.

Прошло минут пятнадцать.

Мужчина в очередной раз обошёл здание по кругу. Несколько раз он хотел подойти ближе, но не решался. Кажется, прямо сейчас неизвестный осматривает оконные рамы кухни, что находится под нашей спальней. Мы оба сидим на полу возле батареи и иногда выглядываем в окно.

— Суть в том, что сейчас три часа ночи, а мы не спим. Кто мы после этого? — я снова посмотрел на улицу.

— Дебилы.

— Нет, вампиры.

— Ты дурак?

— Ну а что? Звучит лучше, чем дебилы. Вампиры же не спят ночью, всё логично.

— Ты пересмотрел «Сумерки?» Ждёшь своего Эдварда? — Том умилительно уставился на меня.

«Иди в задницу, Том»

— Я уже дождался тебя, пёс, — фыркнул я.

— Пёс уже был у нас под окнами. Ошибочка, братец.

— Ой, замолчи. Ты всё испортил.

— Вампиры могут отоспаться днём, а нам нужно идти в школу. Ладно, как скажешь. Что мы будем делать? — хоть по моему брату не видно, но я точно знаю, что он совершенно растерян. Не каждую ночь под твоими окнами ходит странный, возможно сумасшедший мужчина.

— Позвонить в полицию. — сегодня я весьма логичный.

— Не плохой вариант. Что ещё? — Томас всеми силами пытается отказаться от этого варианта. Не любит копов.

— Позвонить в полицию! — осуждающе смотрю на него.

— Давай подождём ещё несколько минут? Может, он сам уйдёт. Может, он просто перепутал адрес, не нужно разводить панику раньше времени.

Человек за окном действительно ушёл. Легли спать. Смог заснуть только Том. Брат решил, что тот мужчина действительно перепутал дома. Я полностью не согласен. Осуждаю.

В итоге сижу, укутавшись в одеяло, и смотрю в своё тёмное отражение в зеркале в старом платяном шкафу.Прислушиваюсь к звукам спящего дома. Если хорошо постараться, то можно услышать как за стеной, в ванной комнате капает вода. Капли срываются с металлического крана и вдребезги разбиваются о металлическую раковину с характерным стуком. Томас тихо сопит, отвернувшись лицом к стене. Знаю, что нужно спать, но не могу. Мне до сих пор страшно. Стыдно признаться, но я так испугался. Несколько раз за прошедшие пару минут я уже подходил к окну, боясь увидеть там знакомый силуэт, но улица пуста.

Перед тем, как забыться сном, я долго ворочался. Кровать скрипнула. Разбудил Тома. Он пообещал меня убить, если не перестану крутиться в постели. Снилось море. Вода была густой и тёмной, словно человеческая кровь. Я стою на пустынном острове и смотрю, как волны огромной величины накатывают на скалистый берег, разбиваются в розовую пену и красные брызги. И правда, кровь.

Проснулся от глухого удара. Свалился с кровати и ударился затылком об деревянный пол. Ноги запутались в одеяле, видимо, поэтому упал. Том недовольно уставился на меня заспанными глазами.

— Ты живой?

— Да, всё прекрасно, разве не видно? — огрызнулся я. Борюсь с желанием сказать что-то ещё.

— Чудесно. Кстати, ты говорил во сне.

— Правда? И что я сказал?

— Что ты тонешь. Дай угадаю, ты чуть не утонул в своей любви ко мне?

— Заткнись, Том, — коротко и ясно.

— Ха! Я же говорил!

Пока я сражался с одеялом, Томас взглянул на электронные часы и поморщился. Семь минут до будильника.

— Ненавижу пробуждение раньше будильника. Ты не мог упасть на 7 минут позже? — старший Гетте снова рухнул лицом в подушку.

— Закрой рот или я тебя придушу этим одеялом!

— Джонни, когда ты так командуешь, я весь дрожу, — пробормотал брат.

Я швырнул в него подушку, Томас засмеялся. Правда, сейчас это больше похоже на кряхтение мопса, подушка сильно заглушала звуки. Хотя, Том всегда смеётся как мопс. Если подумать, это утро не такое плохое. Первым делом, мы выглянули в окно.

— Как думаешь, наш ночной гость больше не приходил? — спросил я, глядя на розовый фургончик с неизвестным логотипом, что медленно тащился по дороге, — такая рань, а люди уже работают. Не хочу работать, когда вырасту.

— Надеюсь, что никто больше не приходил, — Том тоже смотрит на него.

— Ненавижу розовый.

— Да, мне тоже не нравится, — согласился со мной старший Гетте.

— Пока будешь на кухне, налей мне в стакан газировку, — необычная просьба от моего брата таким ранним утром. Он прекрасно знает, что я первым делом пойду к холодильнику.

— Газировку в семь утра? На тебя не похоже, — я недоверчиво покосился на Томаса.

— Хорошо, кинь туда хлопьев.

— Ладно.

Кидать хлопья в стакан с газированной водой я не рискнул, но всё же сделал любимый сэндвич Тома.

После завтрака наш день полностью повторил предыдущий: строгая форма, автобус, старое здание школы, книги. Всё прошло по хорошо известному сценарию.

Только один инцидент испортил настроение. Мы поругались с учителем, он ведёт предмет "Общение и социализация". В наказание старик заставил нас убирать кабинет. Сейчас уже не смогу вспомнить причину ссоры, кажется, я ему нагрубил. Классический случай. Но нам даже повезло, потому что мы занимались уборкой вместо обязательной спортивной программы во второй половине дня.

Я ещё долго возмущался, пока Томас не кинул в меня тряпку, пахнущую мыльным средством, и не пообещал затолкать её мне в рот, если не заткнусь. Мы мыли столы и стулья. Их не много, девять столов и столько же стульев. Прошло полчаса. Уже заканчивали с уборкой, как к нам решил заглянуть одноклассник.

Его зовут Нолан Паркинсон. Наш ровесник, но ростом с десятилетнего ребёнка. Он тот ещё козёл. Помните наши разговоры о том, что каждый человек живёт в каком-то маленьком мире? Так вот. Готов поспорить, Нолан и его родители живут в буржуазном мире. Этот мир наполнен тиканьем дорогих часов, торопливыми шагами молодой служанки, вечным запахом жжёных свечей и незрелых овощей. Почему я так думаю? У богатой семьи есть молоденькая прислуга, пару раз я даже видел, как она встречала его у ворот школы. Кстати, она симпатичная. Пуританка. Его родители - партнёры в прибыльном бизнесе, связанным с изготовлением часов. Мать Нолана повёрнута на вегетарианстве и восковых свечах. Поэтому я представляю мир Нолана именно таким.

Наверняка сейчас он снова пришёл, чтобы поиздеваться. Ко мне этот придурок не рискует подходить, потому что в прошлый раз я надел ему на голову цветочный горшок и спустил с лестницы. Нолан подошёл к столу, которым был занят брат и толкнул ногой его ведро с тряпкой. Мыльная вода булькнула и обдала ноги Тома брызгами. Я скрипнул зубами, но ещё сдерживаюсь.

— Эй, Том. Слышал, что ваша бабка снова в больницу угодила. Как думаешь, она не будет долго мучиться? — парень сделал паузу, чтобы распробовать свои слова. Паркинсон чувствовал их на языке как шипучую конфету.

Знаете что самое ужасное? Он делает это ради чистого удовольствия. Богатенький ублюдок любит издеваться над людьми, чувствовать своё превосходство. Мальчишка с довольным видом звякнул массивными часами на тонком запястье. Готов поклясться, это его любимый звук. Дорогие часики папаша подарил. Не помню его имени. В школе любые аксессуары запрещены, но для Нолана можно всё. Потому что щедрый мистер Паркинсон много денег потратил на это невозможно старое здание.

Хоть Нолан и строит из себя нечто божественное, он опасливо косится в мою сторону. Видимо, ждёт, когда я взорвусь. Я до сих пор удивляюсь, как меня не выгнали из школы за то, что я делал с Ноланом. В подростковом возрасте я не чувствовал границ и иногда был жесток. Один раз заставил Нолана снять с себя штаны и вымыть ими пол в кабинете. Сейчас мне стыдно за это. Ладно, я вру. Совсем не стыдно. Но это очень плохо. Не делайте так. Моими границами всегда был брат. Он меня останавливал, когда я перегибал палку.

— И часто ты собираешь сплетни про одноклассников? Наверное, это мерзко. На что это похоже? Как будто в чужом грязном белье копаешься?

Том абсолютно спокоен. Всегда поражался его выдержке.

Нолан побагровел, его лицо перекосило. Самое страшное для него - быть незамеченным, чувствовать себя пустым местом. Мы об этом знали и активно пользовались. Вот и сейчас Томас не воспринимал его серьёзно и отмахнулся от фразы Нолана как от чего-то жалкого. Видеть, как его выворачивает наизнанку от нашего безразличия — единственная причина, по которой я ещё молчу и агрессивно тру парту мыльной тряпкой.

— Интересно, в какой детский дом заберут тебя и твоего брата? Черт, вы даже похоронить ее нормально не сможете. Просто закопаете ее у себя на заднем дворе как бродячую собаку. Ваша мамаша сбежала и бросила вас. Наверное, она сейчас зависает в баре с местными алкашами где-нибудь очень далеко отсюда. А может, она стала проституткой? Или уже и вовсе сдохла на помойке или в канаве, — шатен не сдавался.

Сейчас я не могу вспомнить всё, что чувствовал тогда. От вспышки сильных эмоций моё сознание потускнело. Я помню злость. Смесь из пьяной злости и отвращения поднялась из глубины желудка и обожгла горло. Кровь прилила к лицу, мне стало очень жарко. Помню, как меня трясло от ненависти и обиды.

— Эй, придурки! Хватит делать вид, что меня не существует! Вы же всё прекрасно слышите! Не хотите защитить свою мать? Неужели вы согласны, что он грязная шлюшка и её место под каким-нибудь пьяницей?! — последнюю фразу он выкрикнул.

Его крик отразился от стен маленького кабинета и утонул в пустом проёме двери. Нолан говорил быстро, брызгая пенистой слюной. Он явно спешил высказать всё, пока его не заткнули.

Его слова выбили воздух из моих лёгких. Наверное, у всех такое было. Ты стоишь, терпишь изо всех сил, а боль внутри тебя ломает рёбра. Они выворачиваются, хрустят как сухие ветки.

"Почему это происходит со мной? Чёрт возьми, почему снова я? По-вашему, я недостаточно пережил? Недостаточно потерял? Я не заслужил этого. Не заслужил. Что он знает? Что этот придурок может знать о моей жизни? Ничего. Он ничего не знает. Он идиот. Придурок. Что я сделал? Почему это происходит со мной? Почему я? Почему? ПОЧЕМУ, ЧЁРТ ПОБЕРИ?!" — эти вопросы гноятся внутри меня, превращаются в мерзкий мутный осадок, который оседает в горле и горчит. Странное чувство. Не приятное.

— Ты кусок дерьма! — взвизгнул Нолан, по-прежнему не наблюдая никакой реакции от меня.

Он шагнул к школьной доске, схватил кусок мела и бросил мне в затылок. Далее всё произошло так быстро, что я даже не успел ничего обдумать.

Нолан собирался что-то добавить, но подавился своими словами. Томас схватил его за его за русые волосы, запрокинул голову назад и нанёс болезненный удар ребром ладони по выпирающему кадыку на худой шее. При попытке вдохнуть кислород, его горло издало странный свистящий звук, голубоватые глаза неестественно сильно выпучились. Тот согнулся и засипел, хватая ртом воздух, пропахший чистящим средством. Нолан тяжело осел на колени, из его рта начала капать слюна. Томас безжалостно сжимал в ладони пряди светлых волос. Брат протащил его до ближайшей стены и сильно ударил об неё лицом. Послышался хруст, будто наступили на истлевшую скорлупу грецкого ореха. Из носа одноклассника хлынула кровь. Гемоглобин заливал весь рот Нолана, стекал по его подбородку. Я вспомнил свой сон. С сегодняшнего дня нос Паркинсона будет украшать горбинка.

Всю мою агрессию как ветром сдуло. Я в шоке. Мой брат — один из самых спокойных людей на этой планете, и только что он, впервые в жизни, не смог сдержаться.

— Ты просто бестактная сволочь, которая пытается самоутвердиться за счёт унижения других. Если ты скажешь ещё хоть одно слово о нашей маме, я нахрен оторву тебе язык и засуну в задницу. И не смей трогать Джона. Иначе я разрешу ему не сдерживаться и сделать с тобой всё, что он захочет, — прошипел Том. Его рука всё ещё держала волосы одноклассника. — А теперь пошёл вон, грязная отвратительная скотина. И чтобы я тебя больше не видел.

— Я всё рас-ска-жу ва-ше-му тью-то-ру, — медленно, по слогам проговорил Паркинсон, когда немного отошёл от болевого шока.

Томас разжал руку и Нолан с трудом отполз до двери, потом всё-таки поднялся и на дрожащих ногах ушёл из кабинета, зажимая руками нос, из которого лилась кровь.

— Бестактная сволочь? Где ты набрался таких умных слов? — я взял тряпку, чтобы подтереть кровь с пола.

Том тяжело осел на стул и начал нервно поправлять воротник рубашки и расстегнул одну пуговицу. Впервые в жизни он «потерял лицо».

— Ты называл меня так, когда я случайно съел твою лазанью.

— Ах да, совсем забыл. Тогда ты реально был сволочью. Мы готовили её весь день, а ты всё сожрал.

— Эй, я же извинился! — Томас недовольно уставился на меня, а я заметил испарину у него на лбу.

— Это не вернёт мою лазанью, — я издевательски подмигнул брату.

«Я тебя не осуждаю, Том. Если бы я не был в таком шоке, тоже дал бы Нолану по хребту»

Как и обещал Нолан, он пожаловался, нас вызвали в кабинет.

Аугустас Варнас — житель литовского мира, в который входит только он один. В воздухе этого крошечного мирка висит запах сыра, морской рыбы и копченой колбасы. Важное место в литовском мире занимает пластмассовая банка из-под майонеза, наполненная песком из дюны Паланги.

Вкусная еда — единственная радость в жизни рыжебородого мужчины. Я запомнил его именно таким — человеком с большим розовым лицом и печальными глазами, от которого всегда пахнет копчёным мясом.

Уже через несколько минут мы оба стояли в соседнем кабинете перед учителем. Нолана здесь нет. Скорее всего, он в кабинете медсестры. На полу я разглядел крупные капли крови.

— Я думал, мы договорились в прошлый раз. Вы продолжаете меня разочаровывать. Томас? Ты ударил одноклассника? — тьютор строго смотрел на него поверх тонких очков в металлической оправе

Глаза Томаса потемнели, словно в них бросили горсть золы. Сейчас что-то будет, и я ни за что это не пропущу!

— Потому что он козёл! — рявкнул на него Том. У меня отвисла челюсть. — Да, а что? Я разбил ему нос и ни о чём не жалею!

— Том, — предпринимаю попытки успокоить брата. С одной стороны нужно, чтобы он замолчал, а с другой стороны мне очень интересно узнать, что будет дальше.

— Что?! — он гневно посмотрел на меня.

— Закрой рот! — Ещё пятнадцать секунд назад я был спокоен, а теперь злость Томаса передалась и мне.

— Будете защищать его? Почему? Потому что богатый папаша спонсирует школу? — Томас пристально смотрит в глаза тьютора.

— Я же сказал тебе закрыть рот! — всё ещё пытаюсь его успокоить, но совсем не умею этого делать. Кажется, стало только хуже.

— Я не могу открываться и закрываться, как кран! — я никогда не видел его таким злым.

Обстановка в кабинете накалилась так сильно, что воздух стал вязким.

— Не ори на меня!!!

— Так, хватит, — строгий голос мистера А заставил нас умолкнуть. — Вы вообще понимаете что натворили? Нолан зашёл ко мне в кабинет весь в крови и слезах. Если об этом узнают его родители, вам обоим крупно повезёт, если вас просто выгонят из школы. Томас, я не ожидал от тебя такого. Что заставило тебя прибегнуть к насилию?

И тут я включился.

— Например, то, что он назвал нашу мать шлюхой. Мне продолжить? А то я могу. Ваш драгоценный Нолан много чего сказал. — это говорю я. В конце концов, нужно защитить брата.

После этой фразы в небольшой комнате повисла тишина.

Мистер Варнас тяжело вздохнул.

— Я поговорю с ним. Мне жаль, что вам пришлось это выслушать. Но так нельзя. Вам нужно... — он не успел договорить.

К нам пришёл Нолан. Он боязливо заглянул в кабинет и побледнел ещё больше, когда увидел Тома. К носу он прижимал пакетик со льдом.

Аугустас придумал, как решить эту проблему. Мы заключили договорённость. Всё, что происходило за пределами кабинета - не дойдёт до ушей директора школы. Если об этом кто-то узнает, у нас троих будут серьёзные проблемы. Поэтому мы договорились молчать. Мы не расскажем об издевательствах со стороны этого придурка, а Нолан не скажет, что это Том постарался над его носом. Всё честно. Также тьютор взял с нас обещание, что до конца старшей школы мы не будем подходить близко друг к другу. Мы согласились.

После закрытия конфликта, мы закончили с уборкой и ушли домой.

Сейчас 14:30. Чёрные тучи сместились дальше к горизонту, открывая горячее солнце, что высоко висело в небе. Душно, как обычно бывает после затяжной грозы.

Решили идти домой пешком. На сэкономленные деньги купили бутылку сладкой воды. Навстречу двигался плотный поток людей. Молодые мамы гуляли с колясками, на лавочках сидели старики и важно обсуждали что-то, малыши прыгали по лужам в резиновых сапожках и весело смеялись. Лишь единицы действительно спешили куда-то, сосредоточенно думая о своих проблемах. Резко в скоплении людей возле торгового центра мелькнуло чёрное, смутно знакомое пятно. Я внимательнее всмотрелся в толпу, но там уже ничего не было. И сам не понял, что именно привлекло моё внимание.

Мы пришли к подземному пешеходному переходу, находящемуся возле автобусной остановки. Чтобы пройти по нему, нужно спуститься по бетонным ступенькам. Сразу за нами в переход зашёл мужчина. Он быстро приближался и когда поравнялся с нами, то задел плечом Томаса. Брат не успел сохранить равновесие и споткнулся на самой последней ступеньке. Он упал на мусорную урну, что стояла в полутьме. Холодный металл врезался прямо под рёбра.

— Смотри куда идёшь, урод! — крикнул я в сторону мужчины.

Но незнакомец меня не слышал. Он запрыгнул в подъехавший к остановке автобус и умчался.

— Эй? Как ты? — я аккуратно взял брата за плечи и помог разогнуться. Он был бледный и держался за ушибленное место. Ненадолго мне показалось, что его сейчас стошнит. На удивление, он не произнёс ни звука, даже не шипел от боли.

— Как будто кувалдой дали под рёбра, — ответил брат, когда восстановил дыхание. Каждое слово сопровождалось уколом боли, как он сообщил мне позже.

Не знаю почему, но у меня возникло стойкое ощущение, что это сделал именно тот мужчина, стоял под окнами нашего дома. Тот же рост, телосложение.

— Это какое-то семейное проклятие, да? Нас прокляли? Я не знаю, может нужно снять сглаз, чтобы это дерьмо закончилось? — возмущаюсь я, придерживая брата за локоть.

— Джо, — с трудом выговаривает Том.

— Что?

— Заткнись и дай мне воды. Меньше смотри свои ужастики. Везде тебе мерещатся проклятия, — он говорил отрывисто, между словами хватал воздух.

Даже в таком состоянии он не упускает возможности меня отчитать. Томас взял бутылку и сделал пару глотков. Ему стало немного легче. Мы продолжили идти.

Всю оставшуюся дорогу обсуждали прошедший день. Том жаловался на боль в животе и тошноту. Устали. Тяжело ходить на большие расстояния, к тому же перед этим нам пришлось вымыть до блеска кабинет. Дошли. Засунул ключ в ржавую замочную скважину. Несколько лязгающих поворотов и мы внутри.

— Кстати, о том странном мужчине. Может, это дело рук Нолана? Или какого-нибудь другого придурка. Решили напугать нас в Хэллоуин, — я зашёл в кухню и бросил рюкзак на пол, потом рухнул на деревянный стул.

— В Хэллоуин нужны безобидные шутки, а не эта вот хрень. Это вообще не смешно. Какой-то чокнутый мужик пялился в окна нашего дома, а потом толкнул меня в переходе, — Томас вернулся в прихожую и проверил, точно ли закрыта дверь.

Закрыта. Мы в безопасности.

Вечер обещал быть привычным и скучным. Я сунул ужин в микроволновку и подумал, что так устал, что мог бы просто завалиться спать. Или может сериал посмотреть? Если не посмотрим его на этой неделе, Том меня убьёт. Мы смотрим «Отчаянные домохозяйки», Том их просто обожает. В микроволновке крутится большая круглая тарелка со вчерашними макаронами. Если залить всё сырным соусом, будет совсем не плохо. Томас шуршит пакетами со специями, ищет острую паприку.

В дверь позвонили. Странное, холодящее чувство закололо под диафрагмой и спустилось глубже во внутренности. Когда я начал бояться этого звука? Видимо, со вчерашнего вечера.

Мы оба мгновенно притихли и посмотрели в сторону прихожей.

— Кто это? Мы никого не ждали, — шёпотом возмущается брат.

— Давай не будем открывать? — от меня поступило весьма логичное предложение.

— Давай, — согласие пришло незамедлительно.

К настойчивой трели дверного звонка добавилось постукивание. Прошла минута. Потом ещё одна. Я знаю только двух людей, которые могут быть такими упрямыми. Один из них стоит возле меня с пакетом пряностей в руках, а второй по ту сторону двери. Теперь я точно знаю, кто пришёл.

Я раздраженно потопал к двери и провернул замок в обратную сторону. Человек по ту сторону сам дёрнул за ручку.

Но, я должен вас предупредить. Я один не могу рассказать абсолютно всё. Потому что все мы лишь части этой истории.

ГЛАВА № 5

Мокрый хруст и жилистая человеческая шея неестественно развернулась, а тёмно-карие глаза начали стекленеть.

— Надо же! Да это не сложнее, чем сворачивать шею курице. Оказывается, это очень практично. Так-так, посмотрим, что тут у нас.

Руки стягивают одежду с тела. В первую очередь, штаны и нижнее бельё. Губы презрительно скривились.

— Член у тебя крохотный. Даже слёзы наворачиваются. А вот яйца ничего так, видимо, давно не трахался. Вот их я возьму. Интересно, можно ли их приготовить как бычьи яйца? Отличный шанс проверить. Наверное, это будет так вкусно!

Кровь обагрила лужи и отрезанная мошонка шлёпнулась в большую жестяную кастрюлю.

— Что ещё можно взять у этого красавчика? Сейчас посмотрим.

Внутренности выпали из распоротого живота и шлёпнулись на землю, от них поднимался пар. Нутро тёплое, почти горячее.

— Возьму желудок и печень. Хочу протушить с луком и баклажанами. И нужен багет! Свеженький, хрустящий! Ммммммм….

Слюней во рту стало так много, что они потекли по губам и устремились в грязную лужу. Язык слизывает капельки, а из утробы доносится голодное урчание.

— Срежу куски мяса, где это возможно и сделаю домашнюю колбасу. Правда, он худющий как скелет, ни грамма жира, колбаса будет постная. А я люблю пожирнее. — рот кривится.

— Но, ничего. Представлю, что на диете. Интересно, какой он на вкус? Со специями будет просто шикарный!

Нож неторопливо срезал плоть с костей и она падала в кастрюлю.

— Пойдём к морю ловить рыбу. Покайтесь, покайтесь. — напевают обветренные губы.

ГЛАВА № 6

Я вспоминаю 1994

Эбигейл Гетте

Луна за окном полная, с отвратительными жёлтыми разводами. А ещё её иногда закрывают облака, словно личико невесты прикрывает вуаль. Красиво. С этих облаков падают редкие снежинки. Совсем как в тот день.

Это было давно. Сыпал мелкий снег. Кто-то выбросил из окна проезжающего троллейбуса толстую газету. Ее страницы летели, как плоские снежинки. Ветер пытался приподнять тяжёлую бумагу, чтобы швырнуть ее в лицо прохожему. Был полдень тринадцатого декабря.

Если сощуриться и долго-долго смотреть вверх, начинает казаться, что Небо с Землёй плывут навстречу друг другу. И уже сложно понять — то ли снежинки плавно опускаются на лицо, то ли ты сам летишь. Люблю так делать. Это позволяет вновь почувствовать себя маленькой девочкой, верящей в то, что снежинки — крошечные белые пчёлки, которые просыпаются, когда на улице становится совсем холодно. Они собираются в огромный рой и летают по бесконечному небу. Знаете то жгучее ощущение, когда снег попадает за ворот тёплой куртки? Это снежные пчёлы кусаются. Глупо? Да, может быть.

Я спешила поскорее оказаться в библиотеке, чтобы почувствовать тепло и запах книг. Это непременно заставит меня улыбнуться. Обожаю свою работу.

Наконец-то, в здании. Кафельный пол, на стенах мелкие трещинки. Яркий, кое-где мигающий свет. И книги. Тысячи книг. Идеальнее этого может быть только горячий свежий хлеб.

У каждой библиотеки свой запах. Лондонская библиотека пахнет пыльными увесистыми томами, чернилами и типографской краской.

Нужно найти «Джейн Эйр», об этом меня попросила милая старушка. Проходя мимо стеллажей, замечаю двух парней, которые спорят.

— Ты в Бога не веришь?

Вопрос от невысокого юноши с кудрявыми рыжими волосами, карими глазами и веснушчатым лицом. Его оппонент - полная противоположность. Худой сероглазый блондин ростом под два метра. Он красивый. Особенно мне понравились глаза. Они похожи на два кусочка грозового неба. Я ни у кого не видела таких глаз. А ещё у него бледно-жёлтые волосы: как свет старого торшера и Луна вместе взятые.

— А он есть?

— Конечно, есть.

— Где? На иконах? Так их люди нарисовали. Страх есть, смерть есть. Бога я не видел.

— Генри, если ты чего-то не видел, не значит, что его нет! Если Бога нет, то как люди рисовали одного и того же человека на протяжении столетий?

«Генри? Это имя ему подходит» — промелькнула мысль у меня в голове, когда я перебирала пальцами книжные корешки.

— Если мне не изменяет память, люди изображали Бога в виде голубя. Не слишком ли просто для того, кого называют Создателем мира всего? Голубь – осязаемое олицетворение того самого творца. Иисус Христос — не Бог. Он — сын Божий. Это его мы видим на иконах. Согласно Новому Завету, с рождением Иисуса Христа наступила новая эра. А что было до него? Ты не находишь это странным, Майкл?

Майкл нервничает, его ноздри раздуваются, а глаза зло прищуриваются.

— Да! Ладно, я оплошался! Бог — не Иисус Христос. Это — голубь. И что?!

И тут в окно библиотеки ударился белый голубь.

— И ты считаешь эту глупую птицу Богом? Прошу тебя, не оскорбляй его святую сущность. А то ниспошлёт на тебя Кару Небесную, — серые глаза парня нагло усмехаются. Блондин буквально упивается своей маленькой победой.

Глаза рыжего уже с ненавистью смотрят на Генри, а после язвительно прищуриваются.

— А ты неплохо осведомлён для атеиста. Вопрос остался открытым: как люди рисовали одного и того же человека, на протяжении столетий?

— Они фанатики. Придумали себе красивую историю про высшие силы и начали верить в это. Бога придумали люди, которым нужна помощь воображаемого могущественного друга. Всё очень просто.

— А любовь? Её тоже нет? Не существует?

— Гормоны. Это просто гормоны. Влюблённость − повышенный уровень естественных амфетаминов. Тебе двадцать пять лет, а ты всё ещё веришь в сказочки. Спустись на землю, Майкл.

Протискиваюсь между Генри и стеллажом, чтобы, наконец-то, найти эту грёбанную книгу. Я стою к нему так близко, что чувствую его самоуверенность. С лёгкой раздражённость закатываю глаза, сдерживая вздох. Как можно быть таким твердолобым и чёрствым?! Если не верить в Бога и в любовь, то что у этого человека вообще есть за душой?

— То, что ты говоришь — не правильно! — утверждает Майкл

— Почему же? Я верю в то, что могу объяснить научным языком. А ты веришь в то, что тебе удобно. Чувствуешь разницу?

— Это всё очень сложно.

— В нашем мире что-то либо существует, либо нет. Третьего не дано.

— Тогда во что ты веришь?

— Я верю только в науку. Все остальное − полная чушь.

— Да чтоб тебя! Ну, давай, спроси у любого об этом!

Я вся сжалась. Людей в библиотеке можно по пальцам пересчитать, а я стою буквально в полуметре от них.

— Девушка, — прозвучало у меня прямо над ухом. Кто-то взял меня за кисть руки тёплыми пальцами и развернул к себе. Разумеется, это Генри. — Скажите, вы верите в Бога?

Я стою, уставившись на блондина, что уставился на меня в ответ с азартом в глазах. Я медленно перевожу взгляд на шокированного Майкла, который застыл с недвусмысленный жестом – вытянутой рукой в мою сторону.

— Да ты чокнутый! Я же пошутил! — Майкл начал оправдываться, а после, просто ушёл.

— Ну, так что?

Я вернула свой взгляд на Генри, он внимательно рассматривал меня.

— Что?

— Жду ответа, — он пристально смотрит, улыбается, выискивая ответ в моих глазах, чуть наклоняя белокурую голову.

— А, вы о Боге? — я нервно дёргаю рукой, пытаясь освободиться. — Ну… нет, не верю.

Сама не понимаю зачем соврала.

— Я видел вас за кафедрой выдачи книг, — парень отпускает меня, понимая неловкость ситуации. — Работаете здесь библиотекарем?

— Подрабатываю.

— В таком случае можете помочь мне найти книгу? Мне нужен Атлас по анатомии человека. — Он делает шаг назад, будто приглашая выполнить свою работу. Какой наглец!

— Да, конечно, — отвечаю, гордо вздёрнув нос. — Учитесь в медицинском?

— Угадали.

Я пошла к нужному стеллажу, Генри шагал за мной.

— Простите моего друга за этот взрыв. Майкл — католик. Один из тех, кому сложно понять, если кто-то не разделяет взглядов верунов. Но он хороший человек.

От бархатистого голоса Генри у меня по спине снова пробежалась дрожь. Я покраснела ещё больше и ускорила шаг, чтобы парень не заметил моего смущения. Но убежать от широких шагов юноши, разумеется, не получилось.

"Да что со мной такое?! Эбигейл, быстро успокойся!" — приказала я себе.

— Куда-то спешите?

Его голос упёрся мне в спину.

— Н-нет. Простите.

Отлично, теперь я начала заикаться. Послышался хмыкающий звук. Да он усмехнулся! Я почувствовала это затылком. Он смеётся надо мной? Наверное, считает меня дурочкой. Как же неловко.

Остальную часть пути к книгам по анатомии мы провели в тишине. Я вела себя максимально сдержанно: просто нашла для Генри несколько книг, сунула ему в руки и быстро ушла, даже не взглянув на блондина. Он остался стоять среди стеллажей, смотря мне в след.

В этот день мы больше не разговаривали, но несколько раз я замечала высокого сероглазого парня возле себя. После работы я шла по улице, освещённой газовыми фонарями, и думала о нём. Кажется, я влюбилась. Я всегда думала, что это происходит иначе. Не достаточно просто взглянуть на человека и тут же влюбиться. Не возможно!

Дома мама расспрашивала меня, почему я улыбалась как идиотка.

На следующий день я немного опоздала. Задержалась в Лондонском Городском университете, район Излингтон Центрального Лондона. Я быстро зашла в здание, повесила одежду на вешалку и в кого-то врезалась из-за того, что очень суетилась. Кто же это был? Думаю, вы уже догадались. Я не заметила Генри и сильно толкнула. Скажу сразу - он не пострадал. А вот я чуть не упала, поскользнувшись в крохотной лужице из растаявшего снега, который нападал с моей одежды. Но мне везло, и поэтому, я успела схватиться за мужской локоть до того, как встретилась лицом с полом.

— Только вошли в здание, а уже нападаете на людей? — послышался знакомый голос. Парень улыбался, придерживая меня за талию.

— Простите, пожалуйста! — слишком громко выпалила я, хватая ртом тёплый воздух. Мне стало стыдно. — Я не сильно ушибла вас?

— Всё в порядке.

Потом я просто ушла, так и не подняв взгляд. Наверное, пыталась скрыть пылающие щёки. Мне всё ещё было очень неловко.

Ближайшие четыре дня были похожи один на другой. Я приходила на работу, и высокий блондин уже был там. Как-то даже караулил меня у входа. И каждый раз просил найти ему учебники. Встречаясь с ним взглядом, я неизменно краснела до кончиков ушей, быстро отвечала, где он может найти ту или иную книгу и спешно исчезала. Весь оставшийся день мне приходилось делать вид, что я смертельно занята, чтобы не сталкиваться с парнем, который мне жутко понравился. Теперь я точно это знала, ведь невозможно думать о человеке шесть дней подряд просто так. А ещё я старалась находиться среди посетителей, чтобы не остаться с ним наедине. Я боялась новых неловких ситуаций, но в то же время я так хотела снова столкнуться с ним!

Но в один из таких дней я не отвертелась. Девятнадцатого декабря. Он несколько раз настойчиво повторил, что не может найти книгу "О природе человека", написанную Гиппократом и уточнил, что она нужна ему именно сегодня. Пришлось идти.

Как назло, книга находилась в разделе, который был далеко и читатели туда практически не заходили. Я быстрым шагом направилась к нужному месту, надеясь, что ничего страшного не случится. Он шагает сзади, мы почти дошли до старых изданий. Вдруг сильная рука юноши подхватила меня и легко затащила в ряды книжных полок, словно тряпичную куклу. Я не успела даже пискнуть, как оказалась прижатой к холодному стенду. Генри нависал надо мной. Я и сама не заметила, как сжалась под его пристальным взглядом. Заметив это, парень виновато улыбнулся и немного отступил назад. Его рука всё ещё на моей талии.

— И долго ты будешь бегать от меня? Я каждый день торчу в этой библиотеке, но ты всегда настолько занята, что даже не можешь поговорить со мной.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла произнести ни звука. Оправданий не было. Все слова в одно мгновение исчезли из моего мозга. Я только беспомощно смотрела на блондина, хватая ртом тёплый воздух. Конечно же, покраснела как спелый помидор. Впервые за несколько дней я оказалась так близко к парню, в которого влюбилась по уши и снова выгляжу как полная дура. Я была готова сгореть от стыда.

Он ещё немного подождал моего ответа, а потом наклонился и коснулся моей щеки тёплыми губами. От него пахло мятными леденцами. При поцелуе получился тихий чмокающий звук. Я вздрогнула от чужого прикосновения, по телу пробежался электрический импульс. Ещё один уверенный, но мягкий поцелуй уже ближе ко рту. Он специально делал это медленно. Я боялась шевельнуться, даже задержала дыхание. Спустя мгновение Генри коснулся моих губ. У меня задрожали ноги. Поцелуй был сладкий и влажный, со вкусом мяты. Парень выпрямился и аккуратно провёл указательным пальцем по моим губам, вытирая капельку вязкой слюны.

— Какие планы на вечер? У меня, кстати, ты. Буду ждать у ресторана Китнес в 17:20. Там великолепная французская кухня. Приглашаю тебя на свидание, Эбигейл Гетте.

Генри убрал руку с талии и ушёл. Я шумно задышала, жадно втягивая воздух. Чуть не задохнулась от счастья. Сердце колотилось как отбойный молоток. В такт бешеному сердцебиению кровь пульсировала в висках. Когда мне удалось восстановить дыхание, я облизнула губы в надежде снова почувствовать Генри. Но на них осталось только сладковатый привкус дешёвых леденцов.

Мне потребовалось ещё пару минут, чтобы окончательно прийти в себя. Когда я пошла обратно к кафедре, то почувствовала, насколько сильно вспотела. Перенервничала. С ума сойти, меня только что поцеловал и пригласил на свидание самый красивый парень на Земле. Оставшиеся часы я не прекращала улыбаться. Дела, проблемы? Всё это не имело значения.

Падал снег. Ровно в 17:20 я зашла в небольшой уютный ресторанчик. Пахло копчёным мясом и прованскими травами. Генри уже ждал меня за дальним столиком. Он встал, помог мне снять верхнюю одежду и повесил её на вешалку. А потом отодвинул деревянный стул с высокой спинкой, чтобы я могла сесть. Так приятно.

— Здесь очень вкусно готовят. Заказывай, что хочешь.

Сначала хотела взять только морковный салат, но Генри сказал выбирать 3 блюда. Я сдалась. Парень добавил, что хочет накормить меня нормальным ужином, а не перекусом. Он понравился мне ещё больше.

Заказ сделан. Пока блюда готовились, мы пили кофе и болтали. Он много шутил, я смеялась. Не помню, всех деталей, но он точно рассказывал, что в Америке живут его родители и после учёбы он вернётся в родную страну. Принесли еду. Время пролетело быстро. Маме соврала, что в библиотеке много работы. Я счастлива.

Двадцатого декабря всё повторилось. А потом ещё и ещё.

Каждый день он приходил в библиотеку. В том самом укромном местечке парень целовал мою шею, проводил кончиком языка по выпирающим ключицам, легонько кусал за ухо, пробовал моё тело на вкус. Дразнит. Мне нравится. Обычно после этого следовал глубокий долгий поцелуй в губы со вкусом мятных леденцов. Помню, как он прижимал меня к холодной стене, вырывая сдавленное мычание из глотки.

Маме нельзя знать про парня. Рассердится.

Генри снимает маленькую квартирку недалеко от библиотеки, приглашал меня в гости. Конечно, я согласилась. Маме не нравятся мои опоздания к ужину, поругались. Мне восемнадцать лет, могу сама решать что делать. Я уже взрослая. Осталась у Генри на ночь. Думаю, не стоит рассказывать, чем мы занимались. Маме сказала, что была у подруги. Вроде бы она поверила.

Восемнадцатое февраля. У Генри проблемы в учёбе, поэтому он очень злится. Первая ссора была прямо в библиотеке, но мы быстро помирились.

Зима кончилась. Я помню первое утро весны, которое мы встречали вместе. Вдали серел Биг Бен, окутанный молочным туманом. Туман стелился до самых дверей, и от этого казалось, что все дома стоят по колено в молоке. В один из таких дней в библиотеке было совсем пусто, я заполняла картонные карточки читателей. За окном сыро. Генри пришёл позже обычного, немного промок от влажного воздуха. Я уткнулась носом в его холодную шею и вдохнула любимый запах человеческого тела. Затылком чувствую, как он жмурится от удовольствия.

— Как же ты вкусно пахнешь.

— Правда? Чем?

— Наготой, даже если тепло одет. И мятой.

— Вот как? Ты странная, Эбби.

— Да. А ты пахнешь как совершенство.

В тот день я узнала величайшую радость любви. Это ощущение того, что самый замечательный на свете человек выбрал тебя.

Когда температура на улице стала подниматься до пятнадцати градусов тепла, мы стали приходить в ближайший парк. Там кормили уток хлебным мякишем и ели хот-доги с горчицей. Потом частенько сидели на лавочке около воды — Генри очень любил подремать под тёплыми солнечными лучами. Его короткий сон обычно длился не больше часа. В начале мая мы начали устраивать пикники.

Двадцать первое мая. Начались проблемы. Очень устаю. Генри тоже тяжело из-за учёбы. Хочу забыться в Генри, а он меня отталкивает, потому что устал.

Тридцатое мая. Сильно поссорились. Истеричка. Сказал, что я ему надоедаю своими нежностями. Очень обидно. Не разговаривали друг с другом уже пять часов. Тяжело переношу его холод, от его слов у меня мёрзнет сердце.

Первое июня. Впервые заговорили после ссоры. Хотелось задушить его своими поцелуями, а он даже не хочет обниматься.

На следующий день был долгий разговор. Генри сказал, что больше ничего не чувствует ко мне. Предложил расстаться. Я устроила истерику, не могла поверить, что придётся его отпустить. Генри настаивает на расставании. Говорит, наши отношения себя изжили и нужно жить дальше, а не пытаться оживить мёртвую любовь. Я умоляла его не бросать меня, хватала за ноги, ложилась поперёк порога и не давала выйти из комнаты. Он спокойно стоял на своём, даже ни разу не повысил на меня голос. Поражаюсь его выдержке. Спустя несколько часов рыданий я согласилась закончить отношения. Любить – это действие. Наших действий было недостаточно.

Через несколько недель он закончил учёбу и собрался лететь обратно в Америку, я пришла проводить его на самолёт. Сильно обижена, но сил больше плакать нет. Делаю вид, что совершенна спокойна.

— Если увидишь меня в толпе, сделай вид, что не знаешь, — я без капли смущения смотрела ему прямо в глаза.

Генри усмехнулся так, как всегда это делал.

— Ты слишком самонадеянная, Эбби. Я тебя даже не замечу.

Я протянула руку, чтобы коснуться его в последний раз, а он сделал шаг назад и отвернулся. Знаете, это очень страшно. Когда человек, который был дорог, больше не хочет тебя касаться.

Спустя месяц я внезапно заболела. Меня постоянно тошнило, очень болела голова. Наверное, не сложно догадаться, в чём было дело. Я в растерянности, потому что совершенно не представляю себя в роли материнства.

ГЛАВА № 7

Джонатан Гетте

— Наконец-то! — Оливер Хьюз широко улыбнулся. Слишком. Иногда меня это пугает. Это тот самый Оливер, который рассказал мне какие на вкус бычьи яйца. — Есть что-нибудь съедобное? Я ужасно голоден!

Микроволновка призывно пикнула. Оливер без лишних разговоров протиснулся мимо меня, скинул ботинки и направился к еде.

Я захлопнул дверь и пошёл за ним следом, рассматривая нервные движения. Оливер всегда как будто спешил. Я же обещал вас познакомить. Чёрные растрёпанные волосы, зелёные штаны и огромный оранжевый свитер. Сегодня он похож на тыкву. Может это в честь грядущего Хэллоуина? Нитки, из которых связан свитер, пушистые как цыплята. В школе мы не виделись пару дней, были разные уроки. Звучит странно, но за это время я начал забывать, как выглядит Олли.

— Привет, Тамара, — коротко поздоровался он с моим братом. Это определённо Оливер. Он называл так Томаса из-за его причёски. Я всегда смеялся.

— Да пошёл ты! — слышится из кухни.

— Я тоже рад тебя видеть, наша длинноволосая красавица, — Хьюз явно доволен такой реакцией. — Я заскочил домой, чтобы переодеться, а потом сразу к вам. Давно не виделись, я соскучился по вашим недовольным лицам.

Он чертыхнулся, когда оказалось, что макароны слишком горячие. Потом с раздражением подул на них, поискал вилку (мы переставили ящик, в котором хранили приборы, потому что Томас постоянно ударялся об него локтем).

Оливер сел, подогнув ногу под себя, навалившись на стол, но явно чувствуя себя удобно.

— Рассказывайте, что у вас нового. Что-то произошло за время нашего расставания?

— Сегодня Томас разбил нос Нолану Паркинсону, а вчера под нашими окнами ходил какой-то странный мужик, — я присел напротив друга.

Олли поперхнулся, а потом откашлял кусок макаронины.

— Серьёзно? Тамара! А ты горячая штучка! Разбиваешь не только мужские сердца, но и лица. Признавайся, под окнами был твой поклонник? — уже через секунду кухня завибрировала от нашего смеха.

— Набить морду Нолану Паркинсону! Да ты гроза школы! Томас Гетте, скажите, как вы докатились до такого? — выговорил Олли, задыхаясь от смеха и утирая выступившие слёзы.

— Ха-ха, очень смешно. Дебилы, — Том улыбается. Он не злится на наш идиотизм, знает, что мы просто дурачимся.

— А если серьёзно, он уже давно напрашивался. Ты правильно сделал, что врезал ему, — Оливер ткнул вилкой в тарелку и с удивлением обнаружил, что всё съел.

— Почему ты без Рори? Я уже перестал воспринимать вас по отдельности, вы всегда ходите вместе, — я заглянул в холодильник, но не нашёл там ничего интересного, кроме жёстких булочек из пресного теста. Возможно, они уже с плесенью, но никто из нас не решается их трогать.

Я снова отвлёкся, возвращаемся к Оливеру.

— Кстати об этом. Я зашёл к вам не только для того, чтобы перекусить. Давайте прогуляемся сегодня вечером? Мы так давно не гуляли! Купим уличную еду, поболтаем, Том поподробнее расскажет о драке с Ноланом. Рори ушёл отпрашиваться у родителей и для того, чтобы его отпустили, придётся помочь отцу ремонтировать машину. Он уже скоро освободится. Такие жертвы! И только ради сегодняшнего вечера! Мы просто обязаны погулять!

— Ну... Даже не знаю, — Том рассчитывал, что сегодня мы досмотрим 3 сезон сериала, а прогулки обычно затягивались до комендантского часа.

— Мы согласны, — я ответил за нас обоих.

Томас метнул в меня раздражённый взгляд.

— Ну что? Мы придём и досмотрим сериал, — все трое в этой комнате понимали, что это ложь. Скорее всего, будет так: мы перекусим, посмотрим одну серию и начнём засыпать.

— Ладно, — снисходительное согласие, а другого мне и не надо.

— Где встречаемся?

— Рори хочет на Бродвейском рынке. ОК?

— ОК.

— Отлично! — Оливер рассмеялся, хлопнул меня по спине. Плечо хрустнуло, будто лопнуло зёрнышко попкорна. Мне всего четырнадцать, а я уже разваливаюсь. Оказывается, старость приходит быстро.

Вчерашние макароны кончились, а мы всё ещё голодные. Нужно исправлять. Сварили спагетти, немного поели и начали ими швыряться. Было весело. Мы болтали, пока небо не начало розоветь. Переоделись. Вышли из дома. Пока дошли до Бродвейского рынка, розовый цвет сменился на синий.

Рынок пульсировал жизнью. Я терпеть не мог это место. Слишком шумное, влажное от пота многочисленных людей, даже вечером. Воздух там будто застревал в лёгких. Ароматы специй и местной еды забивались в нос, а краски одежды казались неестественно яркими. Это Томас любит запах пряностей, а я ненавижу. Вообще не люблю приправы, тем более такие терпкие. Я согласился прийти сюда только ради еды. Ну и Тома тоже. Расставляю приоритеты, если вы понимаете, о чём я.

Тут можно найти уличную еду самых различных национальностей по низким ценам. На один фунт стерлингов можно купить столько вкусностей, что вас начнёт тошнить. Это место напоминало мне индийский базар, который я видел в одной из телепередач. Там так же шумно и торговые лавочки ломятся от различных продуктов. Именно поэтому Рори назначил для встречи это место.

Он, конечно же, опоздал. Юноша одет в вылинявшие джинсы и чёрную куртку, из-под которой торчала яркая футболка, уплетал пшеничную лепёшку, которую купил за углом.

Рори Кокрейн – очень высокий пухлый паренёк с красными щеками, каштановыми волосами и носом, похожим на пуговицу. Он молча кивнул нам и улыбнулся набитым ртом. Лепёшку он доел, просто бесцеремонно запихал себе в рот. Минут десять не могли решить, куда идти и Оливер молча пошёл к дальним рядам. Мы едва успевали за ним в толпе. Черноволосый свернул к прилавкам со специями, и я едва не задохнулся от пряных ароматов. Даже в носу защипало. Нужно было пройти через это, чтобы выйти к небольшому ряду, где продавали тушёное мясо, в основном, баранину и жирную свинину. Мясо тушили в огромном количестве специй и овощей, но запах всё равно оставался. Не люблю баранину из-за её запаха. Как вы уже могли заметить, я много чего не люблю. Кстати, Рори баранину тоже не любит.

Томас сказал, что тоже хочет мясо, но не знает какое. Началось. Я точно знаю, как всё будет: он будет триста лет думать над выбором, в конце концов, не сможет определиться и нахватает всего подряд. Скорее всего, он не сможет съесть всё, что набрал и остатки выбросит. Когда дело доходит до еды, брат часто жадничает.

— Так, стоп, — Оливер остановился. — Вы с Рори решили, что будете брать? Мы с Томом возьмём мясо.

— Да, я хочу пиццу! Хочу итальянскую, с маленькими фрикадельками и базиликом! — выпалил шатен. Удивляюсь его хорошему настроению.

— Я тоже возьму пиццу. Сырную, наверное. Или гавайскую, — я задумался над этим, но точно решил, что хочу пиццу.

— Тогда возьмите себе пиццу в «Зелёной обезьяне» и ждите нас там, — предложил Том.

Но это было вовсе не предложение, от которого можно отказаться. Я всегда морщусь возле тех прилавков с мясом, и брат не хочет смотреть на моё недовольное лицо. Он всегда отправляет меня где-то отсидеться, пока не выберет то, что хочет.

— О, и возьмите горячий чёрный чай с чабрецом и зелёный чай с лимоном. Только обязательно горячие, проследите за этим, — попросил Олли.

Точно, я и забыл, баранину же нельзя запивать холодным. Баранина жирная, если запить её холодным, жир застынет и прилипнет к стенкам желудка. И тогда несколько дней в больнице вам обеспечены. Я это по телевизору слышал. В «Зелёной обезьяне» толстые стаканчики с крышкой и чай не успеет остыть, пока парни не придут.

— Ладно, — мы быстро вышли из рынка, и зашли в ближайшее кафе с неоновой вывеской.

Кокрейн взял большой кусок итальянской пиццы, а я гавайской. И лимонад со льдом. И чай парням. Про чай, кстати, забыли, пришлось возвращаться. Довольные, мы присели за один из столиков, что находились на террасе заведения. Обычно, здесь полно народа, но в такое время люди уже расходятся и можно спокойно посидеть. Как хорошо, что не нужно таскаться за братом, пока он выбирает поздний ужин.

— Нет, ну ты представляешь?! — практически сразу начал Рори с эмоционального вступления.

— Ещё нет, — вяло отвечаю.

Он всегда такой шумный. Кажется, я поспешил с выводами, может лучше стоять возле молчаливого брата и нюхать баранину, чем быть здесь? Рори – сплошной комок энергии и я об этом совсем забыл.

— Хотел взять кофе тут, в соседней кофейне. У них еды нет, но кофе отличный. И на стаканчиках классный узор. Так вот, карамели нет! — Рори треснул кулаком по столу и выразительно уставился на меня.

Я молчу.

— Закончилась! Представляешь?! Нельзя же пить карамельный латте без карамели! А я настроился на него! Зачем мне капучино? В итоге, пришлось брать лепёшку в другом кафе! Она, кстати, не очень вкусная.

Рори продолжал активно жестикулировать и выжидающе смотреть на меня, ожидая поддержки или хоть какой-то реакции.

Тут я отвлёкся и посмотрел в ту сторону, куда ушёл Том. Вот говнюк. Он знает, что я терпеть не могу активных людей вечером и всё равно оставил меня на растерзание Рори. Понимаю, что Том мог забыть об этом и вообще, я сам согласился, но мне же нужно кого-то обвинять! В такое время нормальные люди должны отдыхать у телевизора, а не жаловаться на дурацкий кофе. Какая вообще разница? Кофе — это кофе. Просто напиток из какао-бобов с добавлением молока и сиропами. Кстати, а как его делают? Кофе. Ну, типа, обжаривают и перемалывают? Или как? Я где-то слышал такое. Чёрт, теперь мне интересно. Надо почитать. Всегда думаю о всякой ерунде, когда скучно.

— Джо, ты вообще слушаешь? — обиженно доносится от Рори, с ярко выраженным сопением.

— Нет, — честно сказал я. — Ты − трепло. Ты же пьёшь всё подряд, возьми капучино и всё. Какая разница?

— Ты как всегда, Джо. И вообще, как можно не знать разницу между капучино и латте?

Я закатил глаза и шумно вздохнул. Мне не понять этого кофемана. Убью Тома, когда он вернётся.

«Аллилуйя, эти двое пришли!»

Я красноречиво посмотрел на брата, а он усмехнулся. Он знал, что так будет!

Том сделал кривое сердечко с помощью пальцев и показал мне. Я показал ему средний палец. На нас недовольно покосилась женщина средних лет за соседним столом. Да, я невоспитанный, и что вы мне сделаете?

Я отошёл от темы. Так вот, мой брат козёл. Надо собрать охапку листьев и сунуть ему под одеяло. Да, так и сделаю. Если не забуду. Скорее всего, забуду, но сейчас просто помечтаю. Чёрт, провалы в памяти. Это же один из признаков старения. А что дальше? Начну лысеть? Надо меньше думать об этом.

Поели. Я предоставил возможность Тому в красках описать стычку с Ноланом. Посмеялись. Обсудили Нолана. Рассказал про мужика под окнами. Обсудили и его. Потом Оливер и Рори рассказали о своих днях в школе. Обсудили всю школу, особенно Нолана. Да, все парни ОЧЕНЬ любят посплетничать. Как я и сказал, Томас выбросил почти половину огромной порции мяса, которую купил. Кстати, деньги мы всегда берём из бабкиного кошелька. Она убьёт нас, когда вернётся с больницы.

Что-то засиделись. Уже холодно. Пора домой.

Нам всем идти в одном направлении. Кокрейн завернул в узкий переулок, где всё выглядело так себе, зато можно прилично сократить путь. Людей нет. Идём. Звякнула жестянка где-то слева от нас, метрах в тридцати. За нами идёт кто-то? Или нет? Знакомое мерзкое чувство защекотало в глотке и спустилось в желудок. Не знаю, может, я всё придумываю. Мало ли кто тут ходит. Я уже становлюсь параноиком.

Вижу, что Оливер тоже прислушивается. Томас и Рори не слышат, они ушли вперёд. Кокрейн опять говорит про свой кофе. Достал. Олли замедлил шаг, пытается рассмотреть какое-то движение в темноте. Странно это всё. Кто-то позади нас наступил на шуршащий пакет. Мы ускорились, пытаемся догнать этих двоих. Дальше всё произошло так быстро. Кто-то подбежал сзади и сильно толкнул Хьюза, тот рухнул на колени, а потом завалился на бок. Я не видел нападавшего, он почти сразу нырнул в густую темноту, из которой выскочил.

Том и Рори рванули к нам. Брат нажимает на кнопки телефона, белый свет фонарика ударяется прямо в пыхтящего Олли. Оливер, бледный как ванильный пломбир, хватает воздух ртом, который открыт неестественно широко.

Нож вспорол алеющие капилляры и брюшину. Оранжевый свитер быстро намокает от крови и становится неприятного грязно-бурого цвета.

ГЛАВА № 8

Эбигейл Гетте

Весь день я ничем особым не занималась. Сижу. Лежу. Сплю. Слушаю какую-то лекцию. Ем. Внутривенные уколы. И всё начинается заново. Будто я застряла в бесконечном Дне Сурка как в одном фильме. Не помню, как он назывался. Я вообще многое не помню. Даже название больницы забыла. Не удивляйтесь, у меня всегда была паршивая память.

Сегодня я была на терапии. Мне нужно было нарисовать круглые часы и показать на них время. Вышло очень даже неплохо, мне понравилось.
Вдруг мне стало так хорошо! Я схватила своего лечащего врача под руки и начала кружиться с ним по комнате! Кружить, кружиться, кружиться! Мне так хотелось танцевать!
И я пела! Вы предоставляете? Пела! Мне так хотелось петь!
Но танцевала я не долго. За хорошее настроение здесь наказывают. Меня усадили на стул и принесли таблетку, после которой хорошее настроение пропало. Почему все врачи здесь такие скучные?

Но, здесь есть и плюсы. Здесь на обед дают очень вкусные булочки. Всегда прошу ещё одну. Иногда мне разрешают взять дополнительную булочку, а иногда нет. В детстве я почти не ела сдобу. Рядом со школой, в которой я училась, была небольшая пекарня. Не помню её названия. По утрам там всегда очень вкусно пахло, пекли хлеб и такие же сладкие булочки. Мама не разрешала их есть. В них добавлялся маргарин. Мама говорила, это ужасный грех – употреблять в пищу животные жиры. Помню, один раз втайне от мамы я накопила на такую булочку. По пути в школу я купила ее, а потом отпросилась на уроке в туалет и там съела, чтобы никто не видел.

Пока что, это единственный плюс, который я увидела в этом месте. Остальная еда здесь дерьмовая. В 14:00 был обед. Мясо ягнёнка с морковью и брокколи на пару, яблочный сок, фруктовое желе. Желе на вкус очень странное, безвкусное. Здесь всё безвкусное. Знаете, что бы я сейчас с удовольствием съела? Жареную рыбу во фритюре и картошку фри. И много-много специй. И пряного соуса. Ммммммм. Я бы отдала душу самому Дьяволу, чтобы поесть вредной еды. И не чуть-чуть, а наесться как свинья, чтобы потом дышать было тяжело.

Хочу домой, к моей прежней жизни. Хочу смеяться так, чтобы болело горло. Чтобы в телефоне была тысяча одинаковых фотографий заката или соседского кота, которые жалко удалять. Хочу слушать музыку по моему старенькому плееру. Хочу смотреть на грозовое небо и дышать влажным воздухом. Хочу сходить в кино, а затем прокатиться на автобусе по всему Лондону, украдкой разглядывая лица пассажиров. Хочу напиться абсента, даже если проведу всю ночь в обнимку с унитазом, переесть сладкого.

Я так хочу домой.

Скажите, что для вас дом? Думаете, это стены, крыша, фикус и мягкий диван? Конечно, это тоже. Но дом – это запахи. На самом деле, это очень важная часть того, что мы называем домом. Без хорошо знакомых нам запахов, это место не было бы таким особенным. Представьте себя дома. Что вы чувствуете? Жареные пирожки? Кошки? Подгоревшие провода? Мокрая после прогулки под дождём собака? Я вот чувствую запах свежих простыней и сырой штукатурки. Ещё печёные яблоки.

Дом — это что-то родное. Что-то очень особенное. А откуда у нас в голове возникают представления о запахах? Из воспоминаний. Сейчас расскажу вам про свои воспоминания.

Я всегда развешивала ещё мокрые простыни прямо в доме, в прачечной комнате на толстых бельевых верёвках, даже летом. Мне так нравился этот запах. Томас и Джон ложились под ними и ловили ртом капли, что стекали с уголков постельного белья, а я вечно их ругала за это. Но чуть-чуть. Это же дети, как можно на них злиться.

Штукатурка. Дом старый и стены часто крошились, мне приходилось их штукатурить. Делала я это довольно часто. Возможно, ещё из-за того, что любопытные мальчики ковыряли рыхлую поверхность стен. Сухая крошка, что сыпалась прямо им на головы, очень возбуждала детское воображение. Сырой запах подолгу стоял в комнатах, особенно зимой и осенью.

Ну, а с яблоками всё просто. Я часто запекала яблоки в духовке с разными начинками. Это полезно, я в одном журнале вычитала.

Мой дом — это стены и стены осыпающейся штукатурки. Узкий проход в прихожей с пожелтевшими обоями. Мошкара, что танцует под фонарём, который торчит из асфальта. Розовые рассветы сквозь марлевые занавески. Всё это дом. Наш дом с мальчиками. Я так по ним скучаю. Наверняка, уже совсем взрослые. Не имею представления, как они выглядят сейчас. Но хуже всего не это. Я так давно не видела моих мальчиков, что совсем не помню их запаха, не помню какие их волосы на ощупь, не помню, как они сопят во сне. Только сейчас я осознала, что теряю единственное, что у меня осталось — воспоминания.

Потом был ужин. Интересно, что это было на этот раз? Я молилась: хоть бы не рыба на пару. Я обожаю все морепродукты, но не на пару. Это мерзко. Бедную рыбу доводят до такого состояния, что она превращается в сопли. Фу. Понимаю, что это полезно, но всё рано фу.

Пока я сочувствовала рыбе, ужин принесли. Это говяжья печень. Ещё хуже. Ненавижу печень, от одного только запаха начинает тошнить. Лучше бы была рыба. Я съела пресный варёный картофель и выпила напиток из ягод. После ужина в расписании ничего нет.

Скорее всего, снова займусь своими воспоминаниями, чтобы больше ничего не забыть. Стараюсь как можно чаще вспоминать всю мою жизнь по кусочкам, врач говорит, это очень полезно. Стимулирует мышление. Конечно, какую-то часть ты всё равно забываешь, но самое главное навсегда останется в моей памяти. Может быть, мне рассказать вам об этом? Почему бы и нет. В конце концов, это не так скучно, как просто прокручивать в голове моменты из жизни. У нас получится почти беседа. Круто, правда?

Пожалуй, начну с того, почему моя жизнь стала рушиться, как чёртов карточный домик.

ГЛАВА № 9

Джонатан Гетте

Я кинулся зажимать рану. Жидкая кровь пульсировала под ладонями, утекала через пальцы. Я её чувствую. Очень мокро. Будто у меня по ладоням ползёт огромный тёплый слизняк. Пахнет железом.

Томас держит в руках телефон. Яркий свет неровно ложится мне на руки. От этого всё кажется таким неестественным. Цвета слишком яркие, как на рынке. Оранжевые нитки становятся грязно-бурыми. Все руки в крови.Гемоглобин стекает у меня с пальцев, хлюпает, когда я судорожно пытаюсь сгрести край свитера и зажать дыру в животе Оливера.

— Живо звони в службу спасения! Живо! — орёт Томас на Рори. Тот медлит, просто пялится на Оливера и рассеянно шарит по карманам. Наконец-то, он рваными движениями выдёргивает телефон из складок одежды и медленно набирает три цифры.

9.

1.

1.

Телефон на громкой связи. Слышу гудки.

— Служба Спасения 911, что у вас случилось? — отвечает женский голос.

— Тут человек был.…И он ударил моего друга… Ему плохо, — бормочет Рори.

— Что? Извините, я вас плохо слышу. Повторите ещё раз, — озадачено доносится из мобильника.

— Рори, чёрт побери! Неси сюда телефон! Неси сюда грёбаный телефон! — я тоже отошёл от первого потрясения.

— Сэр? — уже встревоженно спрашивает оператор, она слышала мой крик.

Рори послушно подходит и протягивает телефон к моему рту.

— Моего друга ударили ножом. В живот. Нам срочно нужна помощь.

— Где вы находитесь?

— В проулке за Бродвейским рынком, тут мусорные баки.

— Скорая помощь и полиция уже выехали. Они будут на месте через несколько минут. Сер, разговаривайте со мной, не кладите трубку, как я могу к вам обращаться?

— Джон… Меня зовут Джон.

— Хорошо, Джон. Вы видите того, кто напал на вашего друга?

— Нет. Кажется, нет. Здесь темно. Я не знаю.

— Рядом есть люди, которые могут вам помочь?

— Нет, мы одни. Я… Я зажимаю рану руками, но это не помогает.

— Хорошо, Джон, вы молодец. Продолжайте пытаться остановить кровь. Сколько человек там находится?

— Я, мой брат и два моих друга.

— Куда ударили вашего друга?

— В живот.

— Куда именно?

— Я не знаю, тут везде кровь.

— Помощь уже едет.

Тишину улицы нарушил вой сирены. Далее мои воспоминания смазываются. Будто человеческие лица на старых фото. Они такие же размытые и немного чужие.

Помню, мы сидим в полицейской машине. Рори рыдает, размазывая слёзы, слюни и сопли по щекам, которые подёргиваются от частых всхлипов.

— Дайте салфетки. Дайте мне салфетки, — настойчиво просит брат. Ему дают целую пачку.

Том оттирает кровь с моих рук спиртовыми салфетками. Оливера сразу погрузили в машину скорой помощи и повезли в больницу, позвонили его родителям. Мы едем в здание столичной полиции. На водительском сидении мужчина в полицейской форме, рядом с ним женщина. Не помню их лица и имена.

Рори вроде успокоился. Я сижу между братом и другом, который громко хлюпает носом. Второй жмётся ко мне, звонит родителям, но может выговорить только куски фраз. Снова срывается на плач и начинает подвывать. У него истерика. Наверное, реакция на увиденное. Женщина в полицейской форме забрала телефон из пухлых рук Рори и сама поговорила с взрослыми. Они скоро приедут.

Я молчу. Смотрю на брата. Томас бледнее, чем обычно. Даже губы белые. Он пытается оттереть кровь с моих пальцев, комкает испачканную салфетку и бросает на пол машины, потом достаёт из пачки новую и начинает сначала. У меня рукава в крови Оливера, она начала засыхать.

В участке нас отвели в огромный кабинет и усадили на стулья. Тут куча рабочих мест, но только за одним из них горит настольная лампа. Видимо, только один офицер дежурит ночью. Здесь тепло, пахнет дешёвым растворимым кофе. Рори опять успокоился. Хоть бы снова не начал выть. Кроме нас здесь мужчина в полицейской форме. Его лица я тоже не могу вспомнить. Помню только то, что у него седые виски и лёгкая щетина. Попробую воссоздать диалог.

— Привет, парни. Не переживайте, здесь вы в безопасности. Как вас зовут? Чай или кофе? — мужчина смотрит прямо на меня. — Что ты хочешь?

Я не понял вопроса, растерялся и секунд пять молчал. Только потом до меня дошло, что он говорит о напитках.

— Есть зелёный чай?

— Конечно. Сколько сахара?

— Без него.

— Хорошо. Как тебя зовут? — мужчина наливал кипяток в кружку. Туда же отправился пакетик чая.

— Джон. Джонатан Гетте.

— Хорошо, Джон. Меня зовут Бен Макналти. А кто твои друзья?

— Мой брат Том, а это Рори, — я указал взглядом на парней.

— Так, теперь понятно. Что-нибудь хотите, молодые люди?

Томас отрицательно покачал головой. Рори молча рассматривал мистера Макналти. Я только сейчас заметил, что в волосах брата засохла кровь.

— Кажется, только я и Джон будем пить чай, — Бен налил кипяток во вторую кружку и кинул туда пакетик чёрного чая. Я смотрел, как он размешивает сахар маленькой ложечкой. Терпеть не могу сладкий чай.

— Родители Рори скоро приедут. А где ваши родители? — полицейский поставил передо мной кружку чая.

— Отца никогда не было, а мать пропала. Мы живём с бабушкой. Она сейчас в больнице, — я неуверенно взял кружку. В носу всё ещё стоял запах железа и спирта.

— А, вот как. Мы свяжемся с её лечащим врачом. Подумаем, как рассказать вашей бабушке о случившемся. Раз она ваш опекун, значит, должна быть в курсе всех событий. Ночь вы проведёте здесь, под моим присмотром. Завтра поговорим о том, что случилось в переулке с вашим другом, и кто на вас напал в присутствии штатного психолога.

— Что с Оливером? — неожиданно вырвалось у меня.

— Он в больнице под присмотром врачей, — честно ответил полицейский.

— А его родители?

— Уже едут в больницу. Я сообщу, если станет что-то известно, там находится один из наших сотрудников.

Приехали мистер и миссис Кокрейн. Они беседовали с другим полицейским в отдельном кабинете, потом забрали Рори и уехали домой. В кабинете только мы и мистер Макналти. Свой чай я уже выпил, попросил ещё. Бен сразу же налил мне ещё кипятка и дал новый пакетик чая.

У Бена зазвонил телефон. Разговор короткий, судя по всему, ему сказали лишь пару слов.

— Ваш друг умер несколько минут назад. Врачи не успели ничего сделать. Мне очень жаль. Утром приедет коронер, будет расследовать убийство.

Меня передёрнуло. Я неудачно глотнул горячий чай, обжёг губы и язык. Ещё не осознаю, что это был последний раз, когда мы видели Оливера в живых. Молчим. Слышу, как Том пытается сглотнуть слюну. Или это рвотные спазмы? Он всё ещё бледный. Да, его сейчас стошнит. Бен тоже это понял. Он схватил круглое мусорное ведёрко голубоватого цвета и сунул в руки брата. К счастью, всё содержимое желудка Тома вылилось именно туда. Томас ещё долго кашлял, отплёвывался от горькой слюны. На самом деле, я удивлён, что его не стошнило раньше. Наверное, стресс так подействовал. У Тома очень слабый желудок. За себя не переживаю. Меня может стошнить только в душном салоне автомобиля, особенно в пробке.

Бен убрал ведёрко, потом взял Тома за плечи и помог ему подняться. Теперь чувствую только неприятный густой запах мяса и специй.

— Пойдём, парень. Покажу тебе, где уборная.

Я тоже встал и поплёлся за ними. Это привычка, которая выработалась за долгие годы. Всегда хожу следом за Томом, куда бы он ни пошёл. К тому же, мне очень не хотелось оставаться в огромном пустом кабинете. Мы с Беном ждали, пока брат умоется холодной водой. Здесь пахнет хлоркой. Потом вышли на свежий воздух, постояли там минут пять. Брату лучше, его лицо стало нормального розоватого оттенка. Вернулись в здание. Бен проветрил кабинет, теперь здесь можно нормально дышать.

После, Макналти заварил Тому сладкий чёрный чай. По словам полицейского, это успокоит его желудок. Так просидели до утра. Болтали с мистером Макналти, он много рассказывал про службу здесь, в Скотленд Ярде, пили чай и кофе (иногда чередовали), а когда мы немного пришли в себя, Бен достал большую пачку шоколадного печенья. Он развлекал нас, как мог, чтобы хоть немного отвлечь от плохих мыслей.

Сейчас не могу точно сказать, что я чувствовал. Наверное, растерянность и страх. Я не понимал, что происходит и что нам делать дальше.

ГЛАВА № 10

Я вспоминаю 1994

Эбигейл Гетте

Девятое мая 1994 года. Скандал, мать в бешенстве. Они впервые встретились с Генри. Он не понравился.

Это всё нелепая случайность! Мама внезапно решила прийти в библиотеку и застукала нас за кафедрой. Повезло, что в библиотеке никого не было. Я не знала, что так будет! Она никогда в жизни не приходила сюда. Мама увидела нас в самый неподходящий момент, когда Генри чмокнул меня в губы, а потом запустил руку под блузку, пользуясь тем, что в библиотеке только мы одни. Я смеялась и слабо отпихивала его, а мужская рука уже сжала мою левую грудь. И тут в зал заходит она.

Боже, я так испугалась. Мама страшно кричала, давно я не видела ее такой злой. Клянусь, она бы меня убила, если бы узнала, что мы вытворяли ночью в его квартире.

— Ах ты дрянь! Мелкая шлюха! Ты — грязная свинья! Грешница! Потаскуха!

Она почти задыхалась от злости. Лицо багровое, на шее вспухла вена. В меня полетела очередная книга, которую мать схватила прямо с выставочного стенда.

— Тебе повезло, что твой отец не дожил до сегодняшнего дня! Иначе, он умер бы, едва увидел это!

Генри без лишних слов решил эту проблему: он вышел из-за кафедры, схватил маму за руки и начал тянуть к выходу из библиотеки. К слову, Генри даже ничего не спрашивал. Она яростно изворачивалась, пыталась укусить, вцепиться ему в лицо.

Мама — маленькая, пухлая и очень сильная женщина.

И вот в одну секунду она схватила его за воротник рубашки и дёрнула. Послышался тугой треск ткани и в сторону стрельнула оторванная пуговица. Я знаю, зачем она это сделала. На шее Генри нет креста. Он же атеист.

— Где распятие? Он же некрещёный! С ним нельзя! Нельзя с ним! Он − отступник! Он плохой!

И вот тогда я поняла, что это всё. Отсутствие креста на шее мгновенно занесло Генри в особый чёрный список. Идиотский список, который придумала моя мать для обозначения людей. Сейчас я всё объясню. Мама всегда разделяла людей на два списка: чёрный и белый. В белом списке находились правильные люди. Идеальные. Как она сама. А есть неправильные люди, это для них и придуман чёрный список. В этот список попадали все, кто ей не нравился, кто был «лишён божьей благодати». Думаю, вы поняли, о чём я. Людей из белого списка мама буквально боготворила, а из чёрного — презирала. Есть только чёрный и белый цвета, между ними нет ничего среднего. Если человек не соответствовал требованиям, она его не терпела, просто удаляла из своей жизни как мусор. Иногда мне казалось, что я тоже в чёрном списке. Она и меня пыталась удалить. Получилось. Тихо.

Тихо.

Тихо

Тихо!

Она всё сделала тихо.

Извините, я отвлеклась. Что последнее я говорила?

Последнее, что помню – Генри. Боже, Генри. Даже после истерики с матерью, я не собиралась бросать его. Ни за что на свете. К тому же, запретная любовь — это ведь так романтично. Но она никогда не приводила ни к чему хорошему. За всю историю человечества, ни одна запретная любовь не заканчивалась хэппи эндом. И наша с Генри любовь тоже была обречена на мучительную гибель. Но шестого мая я ещё этого не понимала. Ну, что ж сказать. Я была ужасно глупой девчонкой. Позже я поумнею, но уже будет поздно, чтобы что-то менять. Поздно, чтобы делать аборт. Да и вообще хоть что-то делать. Уже поздно.

Внезапно я вспомнила, как Генри практически выволок мать из библиотеки, толкнул на улицу и захлопнул дверь. Она ещё минут пять стучала в неё, пыталась открыть, снимала ботинки и швырялась ими. Толстая подошва глухо ударялась о деревянную лакированную поверхность. Хорошо, что она не додумалась бросить обувь в окно, стекло бы не выдержало. Генри держал ручку, навалившись на единственное препятствие, что разделяло монстра в потёртом шерстяном платье и нас. Было очень страшно.

После этого неделю я не решалась появиться дома. И стыдно перед Генри за этот скандал. Жила у него всё это время. Ещё я очень боялась, что Генри начнёт спрашивать о маме, но он не спросил. Мы об этом вообще не говорили. Но потом я пришла к ней на работу. Я точно знала, там она не станет устраивать сцены. Мама всегда очень ценила свою должность и привилегии, что она давала. Она уже двенадцать лет работала пекарем в огромной столовой на другом конце города. Мы поговорили, она сказала возвращаться домой.

Дома скандал продолжился. Я сидела на диване, спрятав лицо в ладонях и рыдала, а мама истошно вопила. Иногда её голос достигал немыслимой высоты и визг больно резал уши.

— Ты понимаешь, что это РАЗВРАТ?! Это РАЗВРАТ! За что мне такая жизнь? За что мне такая дочь? Как тебе не стыдно? Ты знаешь, что такое слухи? Теперь все будут знать об этом. Как я теперь людям буду в глаза смотреть? Это позор, ты понимаешь? Это просто ЧУДОВИЩНЫЙ позор! Как я буду на работу ходить?

Она ходила по комнате, громко стуча пятками и иногда скидывая на пол вещи.

— Я люблю его, — это было единственное, что я смогла сказать, задыхаясь от собственных слёз.

— Что? Что ты сказала? Что? Посмотри на меня, чёрт побери!

Мама схватила меня на плечи и встряхнула. Сквозь слёзы я рассмотрела её красное, перекошенное от злости лицо.

— Я люблю его, мам, — повторила я.

— Любишь? Да как ты смеешь говорить такие слова? Ты знаешь, что они значат? Нет, не знаешь. Любишь. Кого ты любишь? Какое ты имеешь право? Любовь — это глубокое, сильное чувство! А ты? Ты же не умеешь любить! Тебе нечем любить! У тебя же нет сердца, как ты можешь любить? То, что было между вами — не любовь. Это − похоть.

Потом она снова схватила меня за плечи и стащила с дивана, я больно ударилась локтем о деревянный пол.

— Вставай на колени и молись, идиотка. Замаливай свои грехи. Ты будешь молиться, пока я не разрешу тебе перестать. И читай молитвы вслух, чтобы я слышала. Замолчишь хоть на минуту, я вышвырну тебя из дома как грязную собаку.

Это можно было считать закрытием конфликта, все наши ссоры заканчивались так. Я стояла на коленях и начитывала молитвы всю ночь, а мама сидела в паре метрах в кресле-качалке, прикрыв глаза и слушала. Когда она уходила на работу, то разрешила мне перестать.

Знаете, я ничего не имею против верующих людей. Вера – это важно. В конце концов, все во что-то верят. Кто-то верит в науку, как Генри, а кто-то верит в высшие силы, как мама. И это абсолютно нормально. Люди – это люди, в них нет ничего пугающего или неправильного. Только если вера не становится одержимостью.

Давайте я расскажу вам о своём детстве в двух словах? Сколько себя помню, мы всегда жили с мамой, в маленьком одноэтажном домике. Очень-очень давно мы жили здесь с папой, но когда мне было шесть лет, он утонул. Случилась судорога и он захлебнулся. Не спешите сочувствовать, я его совсем не помню.

Моя мать всегда была верующей, но до крайнего фанатизма раньше не доходило. Помешательство мамы на Боге началось много лет назад, я ещё ходила в школу. Чем больше она погружалась в религию, тем строже, злее и фанатичнее становилась. Она углубилась в книги, молилась по несколько часов в день, очень строго соблюдала посты и заставляла меня это делать. Я упорно сопротивлялась. Иногда получалось, иногда нет.

Разумеется, Генри ничего не знал. Я очень боялась, что он посчитает меня ненормальной, чокнутой. Я прекрасно понимала, что то, чем занимается мама — неправильно. Совсем неправильно и даже опасно. На любую проблему у мамы был только один ответ – молись. Молись и Господь услышит тебя, Он поможет. Какое-то время так и делала, а потом до меня стало доходить, что это не так работает. Нельзя лишь захотеть что-то и просто попросить. Так не бывает.

Когда Генри уехал, а я узнала, что беременна, мама выгоняла меня из дома.

— Это грех, — твердила она. — Огромный, чудовищный грех, который теперь у тебя в животе. И от него теперь не избавиться. Нельзя. Ребёнок — это Божий дар, а ты очернила его. Мерзость. Ты хоть понимаешь, что сделала? Дети не должны так появляться. Они уже грешники, как ты. Как их грязная мамаша.

Я очень точно запомнила все её слова.

Беременность была тяжёлым периодом в моей жизни. Вы можете представить, что в двадцать первом веке беременная девушка может испытывать лютый голод? Денег катастрофически не хватало. Это очень страшные ощущения, когда ты по несколько дней собираешь деньги на хлеб. А ночью воешь от того, что очень хочешь апельсинов. Безумно хочешь. Тебя выворачивает изнутри, а купить их не можешь. Знаете, я теперь не ем апельсины. Никогда. Не переношу их. Потому что апельсины напоминают мне то время. От одного только запаха меня начинает тошнить, появляется чувство безысходности и ужаса. Я буквально чувствую их на языке, пробую на вкус, захлёбываюсь этим тошнотворно-сладким запахом цедры.

Учёбу я, естественно, не закончила. Работала и училась, пока была возможность, а когда живот стал слишком заметным, сидела дома. Всё время. Мать заставила. Ей жутко стыдно за меня перед соседями. Она говорила, что я ошибка. Ужасная ошибка, которая перечеркнула ей жизнь. Ведь какая порядочная девушка забеременеет от парня, с которым не обручена? Который ещё и не крещёный. Для мамы это было равносильно тому, что я переспала с Дьяволом.

Это всё длилось долго. И мучительно. Мать не удивилась, когда стало известно, что в моём животе находился не один ребёнок. Поняли мы это внезапно, потому что уже в пять месяцев мой живот выглядел так, будто я беременна слоном. Раньше я вообще не обращала внимания на свой живот, я же ничего не знала о беременности. А мама ничего не рассказывала об этом, мы только ругались. Тогда я впервые сходила в больницу и мне сказали, что будет двойня. Шок. Мама сразу объявила, что помогать мне не собирается, и я буду разбираться со всем сама. Я не знала, как буду справляться с одним ребёнком, а оказалось, их двое. В моей жизни вообще было много внезапностей, как вы заметили.

Я в этом дерьме уже по горло. Дальше только захлебнуться.

После больницы я лежала на кровати, а в соседней комнате мама без звука смотрела телевизор.

— Тебе плохо? Срок уже большой, нельзя потерять ребёнка. Точнее, детей, — без особого интереса сказала она.

— Нет, ничего не нужно. Я лучше посплю.

Я с трудом перевернулась на бок, лицом к стене, и натянула одеяло на самую макушку. Жутко болят спина и желудок.

Спать не хотелось.

Хотелось умереть.

Внезапно все звуки пропали. В комнате стояла невообразимая тишина. Стояли на полках книги, пустой стакан из-под кофе и стул тоже стояли. В этой чёртовой комнате стояло всё. А я падала. Падала куда-то в пустоту.

Через пару дней, я узнала, что тётя Элла, богатая мамина сестра, уехала с каким-то мужчиной в другой город, и я могу переехать в её дом. У неё тоже маленький дом, но двухэтажный. Нам с малышами будет там хорошо. И тихо. Дом мамы находится совсем в другом районе, она нас не достанет. В тот же день я собрала вещи и переехала.

Действительно, в моей жизни стало так тихо. Никаких криков. Даже странно. За столько месяцев я уже и забыла, какого это.

А ещё мама сказала, что тётя не собирается возвращаться и теперь это мой дом. Даже пообещала помогать с продуктами и деньгами, представляете? Конечно, она просто хотела поскорее избавиться от меня, но я безмерно рада, что могу жить отдельно, я так этого ждала.

Я родила двадцать четвертого декабря под утро. Двух мальчиков. Малыша с тёмными волосами я назвала Томас, как моего отца. А малыш со светлыми волосами – Джон. На удивление, роды прошли достаточно легко. Справляться с детьми было тяжело, но лучше, чем гнить в одном доме с матерью-фанатичкой.

Иногда мне казалось, что я растила не детей, а светлячков. Они маленькие, робкие, неуклюжие и тускло светят. Видно, что я сама их растила! Они только учились светить самостоятельно. Я растила светлячков в их глазах. Учила их летать и избегать холода. Очень долго учила. Но у меня получилось! И с годами они стали такими яркими и большими, как фонари, что ночь нанизывает на лески.

Я наблюдаю за мальчиками постоянно. Они становились взрослее, честнее, чище. Словно заново приобретали способность дышать, видеть, осязать, слышать. Словно начинают по-настоящему чувствовать все вокруг, даже стук сердца.

ГЛАВА № 11

Джонатан Гетте

Помните, мы говорили о разных мирах, которые находятся в домах людей? Предлагаю познакомиться ещё с одним. Заглянем в район Ислингтон. Находится в северо-восточной части центрального Лондона. Огромное количество бутиков, танцевальная студия, бары.

В каждом мире есть свой запах, как вы уже поняли. Это аромат или вонь чего-то, что окружает жильцов дома каждый день. Мир вокруг этого человека пахнет хлором, формалином и землёй. Так пахнет истлевшая жизнь.

Это дыхание смерти следует за мужчиной повсюду. Оно как горькое послевкусие от сигаретного дыма, которое оседает на стенках гортани. Если я скажу «друг смерти», кого вы представите? Лысого старичка в чёрном костюме с угрюмым лицом и злыми глазами? Нет, вовсе нет.

На самом деле Генри Морено — высокий худой мужчина с волосами светло-медового оттенка, серыми глазами и длинными пальцами. И он терпеть не может строгие костюмы. Но сейчас не об этом. Только подумайте: сама смерть с большой буквы С стоит за его спиной, обнимая призрачными руками мужские плечи. Вся его жизнь буквально держится на трупах.

Генри перебрался из Америки в Великобританию ради карьеры, о которой мечтал с самого детства. В прошлом он криминалист-патологоанатом, а в настоящем — коронер, работающий в лондонском Скотленд-Ярде.

Сейчас я немного расскажу вам о его дневной рутине. Всю жизнь Генри интересовала только работа. Он с детства мечтал стать коронером и когда, наконец-то, добился своего, то тратил на это практически всё время и силы. Даже квартиру купил в том районе, с которого было проще добираться на работу. В его жизни всегда был чёткий алгоритм действий, т.е. Генри вставал, ел и ложился спать в одно и то же время, он точно знал, что приготовит на ужин или когда именно у него кончится кофе. Вся его жизнь была распланирована и она протекала крайне спокойно. В принципе, жил он довольно скучно, не любил перемены и остро на них реагировал. Чуть позже вы поймёте, почему мы сейчас уделяем этому столько внимания.

Пока Генри был дома и готовился к очередному рабочему дню, стало известно, что именно он будет расследовать дело об убийстве Оливера и возможном покушении на наши жизни.

Утром в восемь часов он приехал в здание столичной полиции и прямо с порога столкнулся с проблемой в виде двух детей, которых скинул на него Бен. Макналти подробно описал Генри всю ситуацию и просто поставил перед фактом: теперь мы – его личная головная боль. Ужас, правда? Бедный мужчина даже не подозревал, что в одну секунду его жизнь стала куда сложнее. Как бы странно это не было, но Генри раньше не работал с детьми, во всяком случае, с живыми. (Он был патологоанатомом, не забывайте.) И по правде говоря, Генри не особо любил детей. Скорее, он не понимал, как правильно себя вести с теми, кто на десяток лет младше, а мы были ещё теми мелкими говнюками, и с нами не могло быть просто.

Помню, как Генри на несколько секунд уставился на Бена, потом тяжко вздохнул, расслабил галстук и кивнул нам в сторону своего рабочего стола. У него отдельный кабинет, так у всех коронеров. А Бен и другие полицейские сидят в «общем кабинете», где много рабочих мест.

— Сядьте там. Мне нужно кофе. Много, — последние слова предназначались Бену.

— Я знал, что ты попросишь меня об этом, поэтому заварил тебе чашечку. Он как раз успел немного остыть, как ты любишь.

— Спасибо. Думаю, мне понадобиться много чашечек.

— Тогда может тебе купить энергетик?

— Энергетик бодрит до тридцати лет. А после тридцати от него получаешь не прилив сил, а панические атаки. Ты такой же вялый, но больше нервничаешь. А если я начну нервничать ещё больше, меня точно хватит удар, — проворчал мужчина, беря кружку в руки.

Бен смеётся.

— Обожаю твой пессимизм, старик. Забирай кофе и иди развлекать детишек. У них сегодня была адская ночь. И не трясись так сильно, они чувствуют твой страх.

— Как койоты?

— Хуже.

— Как коллекторы?

— В точку.

— Тогда это плохо.

— Да, чертовски плохо, старик. Ну, всё, хватит трепаться. Я же знаю, что ты тянешь время.

Ещё один обречённый вздох и мужчина идёт. Он идёт к себе в кабинет, садится за стол и внимательно смотрит на нас льдистыми глазами.

Тогда Генри очень переживал, потому что боялся облажаться. Коронером он работал всего год и был на хорошем счету у начальства, поэтому любая ошибка казалась ему концом света.

— Наверное, сначала мне надо представиться. Меня зовут Генри Морено, я буду расследовать дело об убийстве вашего друга и покушении на вашу жизнь. По закону, здесь должен находиться ваш опекун, но так как она не может присутствовать по причине нахождения в больнице, под присмотром врачей, наша беседа пройдет без нее.

Я страдальчески простонал и запрокинул голову назад.

— Боже, почему так сложно? Слишком много умных слов для раннего утра, я ничего не понимаю.

Том треснул меня по затылку.

— Ай, больно!

— Кончай выделываться, мистер Морено, не виноват, что ты не понимаешь нормальную человеческую речь.

— Да кого ты защищаешь?!

Брови мистера Морено поползли вверх от удивления. Он не думал, что придётся не только нянькаться с нами, но и разнимать, чтобы мы друг друга не убили. Он ничего не сказал, только сделал несколько крупных глотков кофе.

Теперь понимаете, насколько ему будет тяжело? Вот и он тоже это понял.

Мы с Томом спорили, а Генри шокировано хлюпал кофе. Где-то подальше от нас тихо засмеялся Бен. Когда кружка опустела, мужчина подпёр щёку ладонью и смотрел, как мы ругались. Он абсолютно не пытался нас успокоить.

Внезапно мы утихли и синхронно посмотрели на Генри. Видимо, вспомнили, что он тоже здесь. Это произошло так резко, что Генри выпрямил спину и прочистил горло.

— Если вы закончили, мы продолжаем. Кем вам приходится Оливер Хьюз?

— Он наш друг. Учимся в одной школе, — это говорит Том. Он всё ещё продолжал говорить про Олли в настоящем времени, но я не стал его поправлять.

Генри берёт в руки большую тетрадь и тщательно всё записывает.

— Можешь назвать домашний адрес Оливера, Рори и ваш? Как называется ваша школа? Где находится? Кто ваш тьютор? Мне нужно это знать, чтобы позже нанести визит вашему директору.

Дальше посыпались вопросы. Очень много вопросов, хорошо, что я сразу выбрал молчать. Том едва успевал на них отвечать, а мистер Морено всё записывал. Я не встревал в их диалог, у Томаса всегда мозг работает лучше, особенно в разговорах с такими серьёзными людьми. Я даже отвлёкся, рассматривая потолок, по которому прыгали солнечные зайчики.

Краем уха я слушал, как Том подробно рассказывал, про приход Олли к нам домой вчера, как мы пошли на рынок и встретили там Рори, что мы купили, куда пошли потом. И вот очередь дошла до мужчины, нападавшего на Оливера, и как это всё произошло. Томас рассказывал, а у меня в голове снова всё это происходило. Я включился на вопросе Генри «вы видели раньше этого человека?»

Тут я взорвался.

— Да! Этот чувак как-то ночью пялился в наши окна почти час, а потом свалил. А потом он подкараулил нас в переходе и толкнул Тома, это было в тот день, когда мы пошли на рынок! — выпалил я, прежде чем Томас открыл рот. Кажется, это было очень громко.

Впервые за прошедшие десять минут Генри оторвал взгляд от тетрадки.

— Что?

— Да, вот так! — я все ещё не могу закрыть рот.

— Вы сообщали в службу спасения?

Я посмотрел на Тома максимально укоризненно.

— Нет, не сообщали.

— И почему же?

— Да мне вот тоже очень интересно узнать почему, — я снова красноречиво посмотрел на брата. — Не будем тыкать пальцем.
— Да завались. Откуда я мог знать, что так будет? Кто-то реально может перепутать дома. Может он был пьяный?
— Действительно! И проторчать под чужим домом шестьдесят минут? Шестьдесят! Он даже не выглядел пьяным!
— Да откуда я знаю!?

А потом Генри надоело это слушать. Он швырнул на стол свою тетрадь. Как оказалось, она была тяжёлой и создала мощный хлопок, который заставил нас замолчать.
— Закройте рты оба. Бестолочи. Потом потаскаете друг друга за волосы. У меня нет времени слушать вашу ругань.

Генри не пришлось повторять дважды, мы сразу притихли.

— Извините, — проворчал я. Том ничего не сказал, он только пристально смотрел на полицейского. Т.е. коронера. Хотя, я до сих пор не вижу разницы.

После извинений Генри смягчился.

— Из окон дома вы можете рассмотреть всю прилегающую территорию?

— Одну из сторон не видно, её закрывает угол другого дома.

— Дверь в вашу спальню закрывается на ключ?

— Да, замок старый, но закрывается.

— Как только мы закончим, я отвезу вас домой, будете отдыхать. Пока идет расследование, никакой школы, будете сидеть дома. Он может напасть, как только вы выйдете на улицу.

Когда мы услышали об отсутствии школы, чуть-чуть оживились. Беседа продолжилась. Мы детально рассказали, как прошла наша первая встреча с тем странным типом, более-менее точно описали его телосложение и вещи, в которые он был одет.

Потом ещё пара уточняющих вопросов и Генри захлопнул свою большую тетрадь.

— Отлично. В ближайшие несколько дней я буду работать над материалом, потом сообщу дату следующей встречи. Запишите мой номер, если что-то вспомните.

Мужчина продиктовал номер телефона и как обещал, отвёз нас домой. Машина у него неплохая.

Оказавшись дома, мы сразу закрыли входную дверь на все замки, проверили, закрыты ли окна и плотно занавесили их. Хорошо, что у нас двойные стеклопакеты, их просто так не разбить. Да и тяжеленая входная дверь немного вселяла уверенности. Правда, я настоял на том, чтобы мы её забаррикадировали. Генри сказал, что нам ничего не угрожает, пока мы находимся в доме. Ещё он посоветовал закрывать дверь в нашу спальню на ключ и не выходить из комнаты по одному, а ещё с приходом темноты не включать свет, чтобы не привлекать внимание и ни в коем случае не подходить к окнам. А если кто-то подойдёт к дому подозрительно близко, немедленно звонить в полицию или службу спасения. Ещё мистер Морено сказал, что бабушку Долли выпишут завтра, и она приедет домой.

Сначала было страшно находиться в доме, но усталость и недавний стресс сделали своё дело. Мы быстро перекусили холодными бутербродами и легли спать, закрыв дверь в нашу комнату на ключ. Проспали до ночи. Часы показывали 22:46. Какое-то время лежали в темноте, а потом тихонько вышли из спальни и на носочках пошли на первый этаж, подсвечивая дорогу дисплеями телефонов, чтобы не споткнуться. Очень хотелось есть. Снова сделали бутерброды, выпили чай и пошли обратно. Каждые пятнадцать минут мы замирали и прислушивались к звукам. Тихо. В комнате мы несколько часов шёпотом переговаривались, иногда пугали друг друга напряжённым «Тихо! Ты слышишь?» Но каждый раз это оказывалось ложной паникой.

Пока от окна не донёсся тихий одиночный стук.

ГЛАВА 12

Джонатан Гетте

В одну секунду я поднимаюсь прямо с одеялом, бегу к кровати Тома и запрыгиваю туда. Так получилось, что прыгнул я прямо на брата, но ничего страшного. Мне четырнадцать и я напуган до усрачки, какую реакцию вы ожидали? Особенно, если вспомнить, что моя кровать стоит почти под самым окном. Чёрт побери, я так сильно испугался.

— Я сейчас вызову все службы, которые только возможно, пусть все приезжают! Это что ещё за хрень? Что это за долбанная хрень?!

— Подожди, тихо.

Я замираю, слышу тихие постукивания и паникую ещё больше.

— Том, давай звонить. Где мой телефон? Кажется, я оставил его на кровати.

— Да подожди, это странные стуки. На улице сейчас ветер?

— Какая нахрен разница ветер там или нет?! Нас хотят убить, а тебя интересует погода?!

— Что? Нет. Просто прислушайся.

Молчу. Слышу вой ветра с этими постукиваниями. Понимаю, что это дождь. Крупные дождевые капли разбиваются об окно и издают эти звуки. Мы столько времени провели в тишине, что даже стук дождя казался нам слишком громким.

— Дождь начался, и ветер задувает капли прямо в окно. Всё нормально, Джо, это просто дождь, — констатирует мой брат. — И раз уж всё нормально, вали с моей кровати.

Томас пинком выпроваживает меня со своей постели.

— Надо посмотреть, что на улице, — я с надеждой смотрю на Томаса, чтобы он сам посмотрел.

— Так иди и проверь.

Вот говнюк. Я прислонился плечом к стене справа, прямо возле окна и выглянул на улицу. Стою так, чтобы меня нельзя было заметить, только портьеры едва качнулись.

— Ну что там? — спустя несколько секунд спрашивает Том без особого интереса.

— Ничего.

Снаружи действительно никого нет. Синяя темнота совсем рядом, по ту сторону окна. Жёлтая, вся в кровоподтёках, луна медленно поднималась над небольшим скоплением седых туч. Я внезапно представил, что стою там, на улице. Жёсткий, сырой осенний ветер. И ты задыхаешься от его жгучего прикосновения.

Этот день закончился тем, что я отказался спать один, и Томасу пришлось с этим смириться.

Легли вот так: я головой к двери, а брат лежал головой к окну. Молчим. Том не спит, я точно это знаю. Он всегда сопит во сне, а сейчас дышит ровно.
— Эй, Джон? — шёпотом зовёт он меня.
— М? — я почти заснул, но решил ответить.
— Ты не спишь?
— Как бы я ответил, если бы спал? Придурок. — Ворчу.
Том молчит. Обиделся на меня.
— Извини. Ты хотел поговорить?
— Хотел.
— Ну, давай, говори.
— Как думаешь, мы следующие?
— Почему? — сон быстро отпустил.
— Думаю, этот псих хотел убить именно нас. Он следил за нами с самого начала.

Я обдумываю слова брата.
— Я не знаю, не хочу об этом думать. В полиции про это уже знают, так что давай спать.
Единственные люди, не спящие так поздно — либо напуганы, либо от чего-то мучаются.
И я прекрасно знал, что у нас и то, и другое.

— Ты же не только это хотел сказать, да? — приподнимаюсь и смотрю в темноту, там должно быть лицо брата.

— Да. — отвечает Томас после короткой паузы. – Кажется, это я виноват в том, что Олли убили.

— Что? Почему?

— Это я уговорил тебя не вызывать полицию. Если бы копы приехали и задержали этого чокнутого, то никто бы не пострадал.

— Никто не виноват, Том. Давай не будем об этом думать, ладно? Не надо говорить об этом ночью.

— Ладно.

— И вообще, нужно меньше смотреть «Отчаянных домохозяек». Там полно маньяков. Так много, что они уже переместились в реальную жизнь.

— Не смей! Это святое!

— Ладно−ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной.

Проснулся утром от того, что Том пихнул меня пяткой в рёбра, я пихнул его в ответ и попал в челюсть, а он скинул меня с кровати.

Первым делом после того, как я отомстил, избив брата подушкой, смотрю в окно. Теперь осматривать улицу войдёт в привычку.

То, что я там увидел, совсем не радовало. Я даже задумался, был ли я так же расстроен, если бы увидел там маньяка?

— Дерьмо.

— Что там? Всё плохо? — Том понимает меня с полуслова и приподнимается на локтях.

— Там Долли.

Старуха в этот момент выкатывалась из такси.

— Долли? Вот дерьмо, — мы благополучно забыли о ее приезде.

Бабушка Долли — полная женщина с собачьими карими глазами. Странно, но мне всегда казалось, что у Долли именно собачьи глаза, нечеловеческие.

— Поднимайся, нужно убрать весь хлам от двери, чтобы она зашла, — Том как всегда умнее меня.

— О Боже, точно!

Мы побежали на первый этаж и начали судорожно всё убирать, закончили ровно в ту секунду, как Долли дёрнула за ручку открытой двери.

— Так скучали, что встречаете бабушку на пороге?

Мы отошли в сторону, и Долли вкатилась в коридор со своими огромными сумками. На ней синее шерстяное платье, из-за которого не видно коротких толстых ног.

Она без приветствий суёт мне в руки тяжёлый пакет, который тут же потянул к земле, и я его уронил. Что-то металлическое с противным лязганьем ударилось об пол. И как она вообще дотащила это до дверей? Иногда я забываю, сколько сил в этой женщине.

— Не можешь справиться даже с этим? — старуха гневно зыркнула на меня.

— Если он набит железками, то чего ты ожидала? — Том как всегда встаёт на мою защиту. Когда дело касается Долли, мы забываем обо всех ссорах.

Прошло 10 напряжённых минут тишины, пока старуха разгружала свои вещи, и она начала уборку, а нас выставила на улицу, чтобы не мешали. Мы быстро схватили куртки в прихожей и ушли. Лучше маньяки, чем злая бабка Долли.

Долли помешана на чистоте, а мы уборку не любили. Не сложно догадаться в каком состоянии находился дом. Из-за этого чаще всего происходили ссоры, в этом доме они были постоянно. Старуха всегда только кричала, но руками никогда не трогала. Хотя, иногда мне казалось, что она хотела придушить меня или Тома. После пропажи мамы, Долли сразу сделала перестановку почти во всех комнатах, выбросила кучу вещей, но в нашу спальню не зашла ни разу за два года.

Сидим на холодных мокрых ступеньках дома, кутаясь в куртки. Октябрьский сырой ветер больно хлещет по щекам. Солнце похоже на блестящую медную пуговицу.

— Как думаешь, она закончит прежде, чем мы подхватим пневмонию? — спрашиваю, смотря в небо.

Вдруг у Томаса в кармане завибрировал телефон. Высветился номер мистера Морено. Он попросил номера телефонов нас двоих пока отвозил нас домой.

— Здравствуйте, мистер Морено, — начал говорить Том, а я закатил глаза от этой официальности.

— Здравствуй, я не могу дозвониться до вашей бабушки, она не берёт трубку. Можешь передать ей, что вам троим нужно явиться на беседу в здание столичной полиции?

— Конечно, сейчас скажу ей.

— Отлично, буду вас ждать.

Спустя сорок минут мы уже зашли в здание Скотланд-Ярда.

— Как дела, парни? Выполняете мои указания? — спрашивает мужчина, слегка улыбаясь, когда мы входим в кабинет.

— Конечно, выполняем, — отвечает Том, а я просто плюхаюсь на знакомый стул.

Генри поздоровался с бабкой и представился. А дальше потянулась долгая нудная беседа. Вопросы были очень похожи на те, что коронер задавал в прошлый раз. Естественно, наши ответы тоже не сильно отличались. Но вот что странно — Долли как-то странно улыбается. Обычно она никогда не улыбалась, а сейчас её тонкие высохшие губы так и растягивались в притворной радости. Или не притворной? Интересно, что её так обрадовало, что даже заставило улыбаться?

Когда Генри объявил, что мы можем идти, Долли кивнула на дверь.

— Ждите в коридоре, скоро приду, — сказала старуха, и мы нехотя выполнили указание.

Долли пристально смотрит прямо в глаза Генри, она буквально не отрывается ни на секунду. И улыбается. Так широко, что становится не по себе.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, мэм? — спрашивает коронер после минуты молчания.

— Это ты во всём виноват, — старуха с шипением выталкивает из себя слова.

— Простите?

— Оставил здесь своих выродков и свалил в Америку. Они оба похожи на тебя, не так ли? У одного твой цвет глаз, у другого — цвет волос.

Повисает молчание. Воздух стал таким густым от напряжения, что им можно подавиться.

— Что? О чем вы?

— Ну ты и придурок. Эбби — моя дочь. Эбигейл. Девчонка, которую ты трахал, пока учился на последнем курсе университета. Потом ты покинул страну, а эта проститутка узнала, что беременна теми двумя, что сидят в коридоре. Забавно? И не справедливо. Кто-то отсиживает свою задницу в теплом кабинете, а кто-то должен воспитывать Белиала[1]. Так и не уверовал в Бога, Генри? А он есть. Это он свёл нас снова. Помнишь нашу прошлую встречу? Я вот помню каждое слово, — Долли улыбается ещё шире.

— Мэм, я должен попросить вас уйти. Не понимаю о чём вы.

Женщина резко наклоняется вперёд, это заставляет Генри инстинктивно отпрянуть назад, вжавшись в спинку стула. Долли заставит напрячься кого угодно.

— А где распятие? Он же некрещёный! С ним нельзя! Нельзя с ним! Он − отступник! Он − плохой! — женщина срывается на визгливый крик.

ГЛАВА 13

Джонатан Гетте

Мерзкий острый голос впился в уши. Совсем как пятнадцать лет назад. Да, он вспомнил. Осознание того, что перед ним сидит та самая женщина, которую он буквально вытаскивал из библиотеки, бьёт в голову как отбойный молоток. С лица Генри слетает маска профессионализма и холодного ума. Мужчина рассматривает её круглыми от удивления глазами.

— Хреново с математикой? Можешь посчитать на пальцах, я тебя не тороплю. В любом случае мы ещё увидимся.

Долли уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Она улыбается, явно довольная собой.

— Домой, — Коротко говорит двум мальчишкам, которые разговаривали с полицейским, на груди у него висит маленькая табличка с напечатанным «Бен Макналти».

Сейчас я немного перескочу, потому что описывать абсолютно всё слишком долго. Итак, Генри и Бен спустя час в кабинете.

— Всё, что она сказала – правда? Неужели Эбби была беременна? Нет, это бред! Мы с Эбби были вместе так…. Давно.

— А ты сделай так, как сказала та сумасшедшая − посчитай на пальцах. Сколько лет назад ты закончил университет? — Бен берёт печенье в руки и с наслаждением откусывает сразу половину. А Генри нервно раскачивается на стуле с чашкой кофе в руках.

— Пятнадцать.

— А сколько лет Тому и Джону?

— Четырнадцать.

— Четырнадцать лет и плюс девять месяцев беременности. Значит, их мама забеременела как раз в то время, когда ты заканчивал университет.

— Да мало ли кто родился в этот год! — Генри сделал крупный глоток кофе.

— Ну да. И старая чокнутая леди просто так знает имя девчонки, с которой у вас были отношения, что ты учился в Лондоне, а потом улетел в Америку и самое важное — процитировала свои слова идеально похожим голосом. Конечно, это всё ОЧЕНЬ похоже на дурацкие совпадения. Поздравляю тебя с отцовством, старик.

Теперь переместимся в нашу любимую локацию.

Район Хакни.

16:00

Долли сидит в зале, покачиваясь взад-вперёд и бормочет. Отвратительно старое кресло обречённо поскрипывает под тяжестью ее тела. На деревянном подлокотнике лежит пульт, с помощью которого старуха мучает телевизор, беспорядочно щёлкая по вдавленным кнопкам. Пульт был едва жив. Как и телевизор. Как и всё в этом доме. Каналы мелькают очень-очень быстро, но слышен только белый шум. Долли всегда так делает, когда выбирает нужную программу - добавляет звук, только если найдет то, что её интересует.

Иногда мне кажется, что время в этом доме замерло лет сорок назад, ещё во времена 90-х. Вся мебель в доме приобретена примерно в те годы. Кстати, Долли прекрасно вписывается в этот антураж, такая же старая и унылая.

Мы с Томом тихо сидим в кухне, пьём остывающий чай и перешёптываемся. Телек – единственное развлечение здесь и мы просто не знаем чем ещё заняться. Короче говоря, веселимся, как можем.

— Бог есть во всём, — бормочет Долли. Нас разделяет лишь стена и пустые дверные проёмы, поэтому её прекрасно слышно.

— Она опять за своё? И в чае тоже Бог есть? — шёпотом спрашивает Том.

— Замолчи, я ничего не слышу! — шикаю на брата.

Одно из наших любимых занятий. Мы слушаем её бормотание, как слушают новости на радио. Ну а что? Заниматься больше нечем.

— Бог есть во всём, — повторяет старуха. — В крови, что булькает в голубых венах, в лае соседского пса, даже в воде из-под крана.

— Аминь! — Том салютовал кружкой, прежде чем отхлебнуть чай. Томас вообще бесстрашный, иногда он творил такие пакости с бабкой Долли, на которые я бы не решился никогда в своей жизни.

Мы давимся беззвучным смехом. Иногда прикольно слушать её старческий бред.

Долли замолкает, мы хлюпаем чаем в тишине.

— Кстати, сегодня Рори звонил, — говорю шёпотом.

— Как он?

— Очень расстроен. Он сказал, что родители Оливера запретили нам троим быть на его похоронах, злятся.

— Серьёзно? Мы даже не сможем попрощаться?

— Рори предложил самим найти его могилу. Что думаешь?

— После похорон обязательно сходим. Но нам придётся подождать, пока мистер Морено поймает того монстра, что убил Рори.

— Хорошо, я позвоню ему и скажу, что пойдём вместе.

Звонок в дверь. В тишине это прозвучало как выстрел и мы оба вздрогнули. Долли замирает. Потом резко поднимается, что сопровождается скрипом умирающего кресла, и стремительно идёт к двери, громко стуча голыми пятками.

Синхронно опускаем взгляд и делаем вид, что очень увлечены чаем.

Старуха распахивает дверь и секунд тридцать молчит. Молчит и гость.

— Ты так и не уверовал в Бога, Генри? — слишком язвительным голосом произносит Долли.

Мы переглянулись. Генри? Мистер Морено? Очень странный способ поздороваться с коронером. Либо мы чего-то не знаем, либо Долли совсем сошла с ума.
— В какого именно? — беспристрастно произносит Генри.

Это ввело Долли в ступор. Молчит.

— В настоящего.
— Ну, так в какого именно? Яшму? Будду? Может быть Сета? Или Секмет?
— Я говорю о едином нашем Боге Иисусе Христе. Христианском Боге.
— Это всё Боги, мэм. Вы не верите в моих богов, так почему я должен верить в вашего?

Интригующее начало. Мы оба слушаем затаив дыхание.
— Вы все сгорите, когда наступит второе пришествие Господа. Только верующие поднимутся на облаке в небесную страну, а грешники сгорят за грехи свои, — очень странный аргумент, но других у бабули явно нет.
— Даже не буду спрашивать. Я пришёл не к вам. Я пришёл навестить мальчиков. В таком возрасте у детей гибкая психика, но они пережили ужасное потрясение. Это может отразиться на их психическом здоровье. Где дети?
Старуха фыркнула.

— Откуда я знаю? Где-то в доме.

— Вы опекун и не знаете, где сейчас находятся дети? Как вам вообще доверили опеку? Может поднять вопрос о лишении вас родительских прав?

— Хочешь оставить их сиротами? Или решил сам заботиться о Белиале, папаша? Как объяснишь им своё отсутствие?

Мы переглянулись.

— Что за хрень?

— Да замолчи! — Теперь очередь Томаса шикать на меня.

Есть одна очевидная истина — они знакомы куда ближе, чем мы думали.

Послышалась возня. Судя по всему, это Долли перегородила дверной проём.
— Нет. Ты не войдёшь в этот дом. В МОЙ дом.
— Я пришёл с официальным разрешением на визит, и я имею право войти. Если не пустите меня через дверь, я залезу через окно. Что вам больше удобно?

— Ты отвратителен, — делает вывод Долли.

— В этом мы похожи.

Да это полный нокаут!

Судя по звукам, Долли разворачивается и так же стремительно уходит. Она поднялась на второй этаж по стонущим от тяжести деревянным ступеням и хлопнула дверью в свою спальню. Хлопнула так сильно, что с потолка посыпалась штукатурка прямо на наши головы.

Я привстаю, выглядываю в коридор и встречаюсь взглядом с мужчиной.

— Эй, мистер Морено! Идите сюда!

Генри неуверенно заходит в кухню и мнётся на пороге.

Том отодвигает третий стул, приглашая его сесть.

— Чай или кофе?

— Чай, если не сложно, — Генри снимает пальто песочного оттенка, с педантичной аккуратностью перекидывает через спинку стула и садится.

— Чёрный? Зелёный? С сахаром?

— Чёрный, без сахара.

Спустя полминуты перед Генри стоит кружка.

— Вот спасибо. Пока на улице так пасмурно, людей может согреть только чай.

Коронер улыбается, потом лезет рукой в карман пальто и достаёт оттуда пакет шоколадных конфет в голубой обёртке.

— Надеюсь, любите сладкое.

Мы оба уставились на него. Полицейский принёс нам конфеты?

— А за что? — логичный вопрос от меня.

— Как за что? За чай. И сегодня Хэллоуин. Раз вы не можете выйти из дома, чтобы собрать конфеты, я решил сам принести их вам, — Просто отвечает Генри, — рассказывайте, как у вас дела? Как вам здесь живётся? Никто не обижает? Бабушка, например?

— Хэллоуин?! Мы совсем забыли о нём! — Томас разочарованно цокнул языком.

Мужчина положил пакет с конфетами в середину стола.

— Давайте, вам нужно это съесть. Я не ем конфеты.

— Не любите сладкое? — Том первый потянулся к пакету.

— Люблю только булочки, особенно со смородиной, — снова мягко улыбается Генри. Впервые за наши встречи вижу его таким расслабленным. — Давайте поговорим о вашей жизни здесь. Вам всё нравится?

Я только пожимаю плечами. Этот вопрос действительно заставил меня задуматься. Мне нравится в этом доме? Хотел бы я здесь жить? Определённо, да. А с бабкой Долли? Наверное, нет. Совсем нет.

— Раньше было лучше, когда мы жили здесь с мамой. Бабка Долли – очень странная, — сказал Том. — Иногда, я не уверен в нашей безопасности, когда мы находимся в одном доме с ней.

— Почему? — Генри сделал глоток чая.

— Да она тронутая! Бабка с ума сошла! — Громким шёпотом говорю я.

— Конечно, она не в себе! Она молится на чай и говорит, что от каждого бранного слова дева Мария будет плакать кровавыми слезами! — Поддерживает меня Том.

— Бестолочи. — Тихо усмехается коронер, смотря на нас.

Конфеты мы съели быстро, а болтали долго. Генри спрашивал про дом, нравится ли нам школа и учителя в ней, как давно пропала мама и что вообще мы помним о ней. Генри попросил сообщить ему, если что-то случится и звонить в любое время. Раз он занимается нашим делом, то несёт за нас ответственность и сказал, что будет иногда нас навещать.

Спустя несколько минут после ухода коронера пришла Долли.

— О чём вы говорили? Меня обсуждали? Говори сейчас же, — она схватила мою руку чуть ниже предплечья.

— Отпусти.

— Правда? А что ты мне сделаешь, засранец?

— Я позвоню коронеру.

— Генри? Думаешь, он защитит вас? Вы ему не нужны. Никому кроме меня вы не нужны.

Старуха отпускает мою руку и резко отталкивает от себя, так, что я ударился затылком о кухонный гарнитур.

— Да чтоб черт вас всех побрал, — ворчит старая, уходя к себе в спальню и запираясь там. Точнее, раньше это была мамина спальня. Не помню, говорил я об этом или нет.

Мы с Томом ещё долго сидели в кухне и обсуждали то, что сегодня услышали. Кажется, мы стали свидетелями чего-то очень важного.

Ночью мы не спали, болтали до самого рассвета.

Сейчас 06:00. Долли только что уехала к себе домой, где жила до пропажи мамы и сказала, что не знает, когда вернётся. Если повезёт, она останется там ночевать.

Мы сидим на полу в зале перед телевизором, ищем какое-нибудь страшное кино и пьём газировку прямо из бутылки. Точнее, это я ищу кино, а брат возится со своим плеером.

— Может «Челюсти»? — предложил я.

— Нет, они уже надоели, — Том сделал несколько крупных глотков сладкой воды.

— Кстати, ты знаешь, где ключ?

— Какой?

— От комнаты бабки.

— В шкафу, в её пальто, во внутреннем кармане. А зачем тебе? Хочешь заглянуть в Преисподнюю? Ты, правда, готов разозлить Цербера?— Конечно! Ради забавы! Паскудство превыше всего! Долли не убирала мамины вещи, может там есть что-то интересное? Она же не зря так странно разговаривает с мистером Морено, их что-то связывает. И мне очень интересно, что именно!

— Ты уверен? У Долли крышу сорвёт, если она узнает.

— ЕСЛИ она узнает.

— Если? Это хорошее слово. Ладно, пошли. Сначала нужно достать ключ.

Ключ от комнаты старухи мы достали легко, даже напрягаться не пришлось.

Потом долго искали непонятно что. В спальне был неприятный затхлый запах, что-то вроде запаха горького майонеза и желчи. Воняло так, что глаза плачут, и щиплет язык. Скорее всего, так пахнуть все старые люди, но у меня нет желания нюхать стариков.

Начались поиски. Плеер лежал на высокой прикроватной тумбочке, негромко перебирая хитами прошлых годов. Король рок-н-ролла, Элвис Пресли, пел об очередной красивой девушке, что тонет в своих проблемах.

— Так, что мы ищем? — Томас достал из-под кровати картонную коробку, наполненную старыми вещами, корочками от документов и сухими насекомыми. Вещи когда-то принадлежали очень худому мужчине. — Фу, Боже. Что за дрянь?

— Что там? — Я заглянул за плечо брата, а когда увидел что же там, изобразил рвотные позывы.

— Перестань! Меня и так тошнит! Ещё один звук и меня вырвет прямо на тебя! Обещаю, это будет ужасно.

— Это даже не её вещи. И не мамины. Зачем их хранить?

— Может, это вещи ухажёров её молодости?

— Фу! Двойное фу! Нет, тройное! Не говори при мне о таких вещах!

— А я ничего такого не сказал! Что же ты представил, извращенец? Твои ночные фантазии? — Я издевательски подмигнул брату.

— Иди в задницу! Это ты извращенец!

— Ну да, конечно. Тебе всё равно никто не поверит.

— Да замолчи!

— Ладно-ладно. Молчу.

— Повторюсь, что мы ищем?

— Я не знаю. Что-то, что поможет разобраться, что общего у коронера и нашей старухи.

— Блеск. Ищем то, не знаю что. Легче просто спросить у Генри.

— Генри? Да, об этом я не подумал.

— Неужели?

Дверь скрипнула.

— Вот я дура. Забыла перчатки, пришлось вернуться. И не зря. Решили в моих вещах копаться, засранцы? Совсем страх потеряли?

Долли стояла в дверях с раскрасневшимися от мороза обвислыми щеками.

Страх пустил ток по венам, я мгновенно замер с пачкой старых фото в руках.

— Это не твои вещи. Они мамины, — резко ответил Томас. Чёрт. Вот сейчас ему лучше молчать.

— Все её вещи − МОИ вещи! Я породила её на этот свет! Если бы не я, НИКОГО из вас не было бы. Всё, что находится здесь – МОЯ СОБСТВЕННОСТЬ! Вы оба – МОЯ СОБСТВЕННОСТЬ! Поэтому не смейте трогать НИЧЕГО, что вам не принадлежит!

Долли предсказуемо срывается на визгливый крик. Щёки краснеют ещё сильнее, на шее вспухает вена.

Старуха выхватывает у меня из рук фото и смахивает с тумбочки всё, что там лежало, в том числе и плеер Томаса. Устройство падает на пол и раскалывается надвое, вылетают пружины. Элвис мгновенно подавился словами и утих. Это мамин плеер, её любимый. С момента пропажи, брат везде таскал плеер с собой. Я уже знаю, что Том не простит убийство такой дорогой вещи.

— Истеричка! Чокнутая истеричка! — выкрикнул он прежде, чем я успел закрыть ему рот.

Тут даже я в шоке. Так открыто мы никогда не ругались.

— Том! Замолчи! — я хватаю его за рукав и тяну назад, но Томас грубо отпихнул меня.

— Что? Что ты сказал, паршивец?! — Долли боком подходит ближе к нам. Я попятился назад, а Томас непоколебимо стоит на месте.

— Я сказал, что ты ЧОКНУТАЯ ИСТЕРИЧКА!

Долли резко выбрасывает руку и с наслаждением бьёт всей широкой ладонью по губам мальчишке. Впервые за два года она ударила кого-то из нас.

— Паршивец. Несносная мелкая тварь. Я научу тебя, как держать рот закрытым. Твою мать научила и тебя научу, — шипит.

Долли хватает Тома за воротник и тащит за собой. Тут уже никакие сопротивления не помогают, старуха сильная как буксир. Я хватаю Томаса за вторую руку и тащу на себя.

— Отпусти! Отпусти его!

— Отпустить? Это ты отпусти, или тоже получишь. Вы оба - грешники. Да вы почти прокляты и ещё смеете открывать свой грязный рот? Так вас воспитывала мамаша? Такая грешница, как ваша мать, могла родить только себе подобных. Пора заняться перевоспитанием. Интересно, я услышу такие словечки снова, если натру мылом твой язык? А потом залью твой рот острым соусом, чтобы из носа полилось. Что ты на это скажешь?

Так она и сделала. Чёрт возьми, она сделала это. Она тащила Тома до ванной комнаты, потом засунула ему в рот небольшой кусок мыла. Том вырывался как мог, отплёвывался от мыльной пены и давился ей. А я хватался за рукав брата и умолял Долли отпустить его. Потом старуха поволокла Тома на кухню и выплеснула ему в рот всё содержимое банки с острым соусом. Кстати, она не врала. Соус действительно вытекал у него из носа. Никогда не забуду, как Томас почти захлёбывался жгучей жидкостью.

Потом она отпустила его и просто ушла.

Сначала мы пытались сами промыть нос и рот, а когда стало только хуже, я вызвал 911. Забрали в больницу. Тому промыли желудок и носоглотку, остался приличный ожёг слизистой оболочки. Выписали капли. Когда Долли протащила Томаса через комнату, он наступил на осколки вазы, которую разбила бабка вместе с плеером. Врачи вытащили стекло у него из пятки, наложили швы.

Я позвонил Генри, когда сидел в коридоре и ждал окончания всех процедур. Он приехал сразу же, как смог расслышать адрес больницы и номер кабинета.

Я очень испугался в тот день. Впервые осознал, что Долли может причинить боль кому-то из нас. Я жаловался коронеру, а тот молча мерил широкими шагами больничный коридор и напряжённо молчал.

Когда все процедуры закончились, Генри отвёз нас в здание Столичной полиции, где нас уже ждали Бен и штатный психолог. Потом коронер долго говорил с кем-то по телефону, пока Макналти и женщина-психолог развлекали нас. Томаса отпаивали прохладной водой, как советовал врач, а я пил чай и заедал дольками кислого мандарина. Генри очень злился. Он молчал и настойчиво звонил Долли. А когда она не отвечала, злился ещё больше. Пока Том пил воду, я присматривался к мужчине. Он раскачивался в кресле и так знакомо хмурил брови. Где-то я уже это видел. Точнее, вижу каждый день. Кажется, я всё-таки понял, что бабка имела ввиду.

Психолог предложила временно определить нас в детский центр для сирот, чтобы там за нами присмотрели, но Генри сразу отказался. И мы оба были этому очень рады.

С бабкой Долли связаться не могли, Генри сказал, что мы пока останемся в Скотленд-Ярде, под его присмотром.

Мы провели в Скотленд-Ярде ещё несколько часов, прежде чем Генри смог дозвониться и старуха приехала. Они долго ругались, часть разговора я всё-таки услышал. Наверное, потому, что они разговаривали криком.

— Ты хоть понимаешь, что натворила? Ты залила ребёнку в глотку приправу с жгучим перцем.

— Огонь выжигает грехи.

— Что? Что ты несёшь?

— Огнём выжигают грехи, тупица. Я отучала его говорить грязные слова, а для этого нужен огонь. Вот я и добавила огненного перца.

— Сумасшедшая. Думаешь, молитвы и строки из Нового завета – прекрасное оправдание жестокому обращению с детьми?

— Акулы умирают, если перестают плыть хоть на секунду. Я такая же. Перестану молиться и умру. А им не помешает поучиться вежливости.

— Думаешь, детей учат вежливости, заставляя глотать перец? Ты – чокнутая сука, которая опасна для людей. И тебе точно нельзя доверять опеку над детьми.

А дальше я ничего не расслышал, как бы не напрягал слух.

ГЛАВА 14

Я вспоминаю

Эбигейл Гетте

Давайте поговорим о Генри. Я была до беспамятства влюблена в него и очень тяжело перенесла его отсутствие в моей жизни.
У меня есть один низкий, подлый секрет. Мне стыдно за это. Очень. Но раз мы говорим по душам, я расскажу его. Наверное, только поэтому я смогла полюбить Тома и Джона, потому что они оба - немного искажённые копии моей единственной любви. Тяжёлая беременность и период младенчества оставили свой отпечаток. Наверное, я чувствовала любовь к детям только потому, что они с Генри очень похожи. Я часто думала о том, что мама специально убивала мою любовь к двум хрупким созданиям, что были у меня в животе. У неё почти получилось. Во всяком случае, к концу пятого месяца беременности я уже не хотела этих детей. Любовь к ним начала просыпаться только после того, как я начала замечать схожесть между мальчиками и Генри.

Его руки протягивали мне цветы, покупали кофе в кофейнях. Его руки перелистывали страницы моих книг и оставляли заметки в моих блокнотах. Его руки поправляли воротники моих рубашек, а зимой так сильно укутывали в шарф. Его руки блуждали среди прядей моих волос и нежно касались щек. Его руки касались моих и пытались их тщетно согреть. Они недовольно тёрлись об мои и недоумевали, почему же не могут никак повлиять на их температуру. Но мои pуки-айcбеpги по-прежнему оставались холодными.

Даже после расставания я захлёбывалась от ощущения его присутствия, когда смотрела на фото. ЕГО фото. Пока остальные заняты взрослыми, бытовыми делами. Пускай теперь солнце целует его щёки, раз уж я не могу этого делать.

Я уже не помню, как живу без этого.

Знаете, что я поняла только что? На самом деле, это так странно. Я поняла это, спустя пятнадцать лет после нашего знакомства с Генри.

Итак, слушайте мою гениальную мысль.

Любовь есть только тогда, когда сохраняешь себя как полноценную личность. Иначе, она умрёт. Я утонула в Генри. И в этом была моя ошибка. Любовь поглотила меня, похоронила заживо. Я просто растворилась в Генри, меня настоящей больше не существовало. А потом однажды утром вы проснётесь и поймёте, что парня нет, куска вашего сердца тоже нет. Зато есть ваша жизнь, которая трещит по швам как прошлогодние вещи при попытке в них втиснуться.
При такой любви вы будете лучшим, но только пока не придёт другой. Он моложе, у него меньше волос на теле, белее зубы, меньше мыслей в голове. Из-за чего там ещё люди могут разлюбить?
Это всё право вашего выбора. Одни люди в вашей жизни значат много, другие мало. Одних вы будете помнить, а других забудете.

Я не была влюблена. У меня просто были проблемы с привязанностью, а Генри был первым, кто уделил мне внимание, и я мгновенно привязалась к нему.

Сегодня 3 ноября. Это самая быстрая осень, которую я знала.

Наступило время, самое тягостное для моего тела. Я не терплю холода.

Вы знаете, сегодня ко мне приходил один мужчина, когда я была на арт-терапии. Высокий мужчина с серьёзным лицом. У него были бледно жёлтые волосы: как свет старого торшера и Луна вместе взятые. Глаза я не рассмотрела.

Он долго стоял у входа и смотрел на меня. Я его знаю? Не помню лица. Этот же мужчина был, когда со мной беседовал врач и задавал всякие вопросы. Люблю этого врача. Он старый, но такой вежливый.

— Как вы себя чувствуете?

— Замечательно.

— Мисс Гетте, скажите, вы считаете себя ненормальной?

— Ненормальной?

Мне стало так смешно. У меня такое хорошее настроение! Я засмеялась во всё горло, что связки затрещали.

— Нет, что вы! Это моя мать ненормальная! Она сумасшедшая!

— Почему вы так считаете?

— Потому что она сектантка!

— И в какой секте она состоит?

— ВВЦВСАСРДРД. Всемирная Всесоюзная Церковь Верных и Свободных Адвентистов Седьмого Дня Реформационного Движения.

— Спасибо, Эбби. Можете рассказать что-нибудь про эту секту?

— Конечно, могу! Я всё про них знаю! Я сейчас всё вам расскажу! Всё Адвентистское движение началось с предсказания конца света в 1844 году. Но когда оно не произошло, адвентисты решили, что Христос спустился в святилище небесного храма и там он изучает судьбы тех, кто жил между первым и вторым пришествием. Ему потребуется не меньше сто лет для того, чтобы всё это прочитать, все людские судьбы. А уже потом будет окончательное второе пришествие. Так появились Адвентисты.

Я замолчала и выжидающе смотрю на доктора. Жду, когда меня похвалят.

— Спасибо, Эбби. Вы молодец. А почему вы называете это сектой? Разве это не Христианство?

— Нет! Не можете отличить Христианство от чокнутых сектантов?! — меня так разозлила его безграмотность, что я вскочила со своего места и швырнула в него карандаш. Ненавижу его. Но врач даже не шелохнулся.

— Хорошо, Эбби. Не нужно так злиться. Как вы считаете, вы больны? Вам нужно лечение?

— Да это вы больной! Это вам нужно лечение! Кто-нибудь, вколите ему успокоительное, чтобы он перестал нести чушь!

— Тогда почему вы здесь? Люди ведь не оказываются в больнице просто так.

— А я и не должна здесь быть! Это тоже чушь! Вы все здесь несёте чушь! А я – нормальная! Я – НОРМАЛЬНАЯ!

Я кричала так громко, что всё лицо покрылось красными пятнами. А тот мужчина с жёлтыми волосами всё стоял и смотрел на меня

— Как вы сейчас себя чувствуете?

— Как обычно.

— Это значит хорошо?

— Это значит как обычно.

Этот врач говорит, что у меня маниакальная эйфория. Но это не правда! Вы же верите мне, а не ему?

Вдруг мне стало так хорошо! Я схватила этого врача под руки и начала кружиться с ним по комнате! Кружить, кружиться, кружиться! Мне так так хотелось танцевать!
И я пела! Вы предоставляете? Пела! Мне так хотелось петь!
Но танцевала я не долго. За хорошее настроение здесь наказывают. Меня скрутили, вкололи лекарство, и я заснула. Проснулась уже в своей спальне.

Воспоминания мелькают как кадры в старом кино. А дальше тихо.

Тишину в моей голове нарушает один настойчивый звук.

Кап.

Вода капает. Холодная.

Кап-кап.

Раздражает.

Кап-кап-кап.

С моей руки тоже стекают капли, но это не вода.

Капли красные.

Тёплые.

К а п

К а п

К а п

К

а

п.

ГЛАВА 15

Генри Морено

Пока мы с Томом выживали в одной квартире с бабкой Долли, Генри и Бен были по уши в работе.

— Генри, ты представляешь?

— М?

— У нас завёлся серийный маньяк.

Блондин оторвал взгляд от экрана ноутбука.

— И кого же он убивает?

— Собак. И несколько кошек.

Вздох.

— Это не смешно, Бен. Я пытаюсь понять кто охотится за мальчиками, а ты со своими собаками. И кошками.

— Я не смеюсь! Какой-то псих стал настоящим серийным убийцей для животных!

Генри отложил телефон. А Макналти достал бежевую папку с листами.

— Ну, давай, рассказывай.

— В общем, всё началось с того, что в разных частях районов начали находить трупы собак. Всего их было 4. Вспоротые животы, отрезанные языки и пальцы, у некоторых трупов отсутствовали органы, а брюхо было набито землёй или древесной трухой.

Генри откинулся на спинку кресла, внимательно слушая коллегу.

— Потом нашли несколько обглоданных трупов кошек. Именно обглоданных. А потом стали находить… Как бы объяснить… Кто-то туго связывал и поджигал собак, они запекались в собственной шкуре. Вероятнее всего, собаки его знали. Бродячие псы пугливые и подходят только к знакомым людям. Они знали этого человека, возможно, он их подкармливал. За этот месяц убиты 12 псов и 3 кошки.

— Больной ублюдок.

— Согласен.

— Психам нельзя содержать животных, потому что они не умеют сочувствовать. Серийные убийцы всегда начинают с убийств животных. Аппетиты растут и дальше пойдут убийства людей. Видимо, теперь мне нужно не только искать убийцу Оливера Хьюза, но и думать над погибшими животными.

— Как думаешь, это может быть один человек?

— Возможно. Но я не уверен. Сейчас много психов.

— Кстати, как продвигается расследование?

— Не очень. Я был у Эбби. И у неё всё очень плохо.

— Что? Мальчики ведь сказали, что она пропала.

— Да, им так сказала Долли. Думаешь, старая сука сказала детям правду? Конечно же, нет.

— Тогда где Эбби?

— В психиатрической лечебнице.

— Что говорят врачи?

— Тяжёлый случай маниакального расстройства, в медицине эту болезнь ещё называют манией. Все годы, когда она растила мальчиков, её организм был на стадии изнашивания. Люди, которые, больны манией, работают до последнего дыхания и спят всего по несколько часов в сутки. Это нормальное состояние при болезни. У Эбби оно длилось целых 15 лет. А потом начался откат. Нечеловеческая сила и выносливость сменились апатией и агрессией.

— И всё настолько плохо?

— Я видел один из приступов маниакальной эйфории у Эбби. Она мгновенно перешла от состояния крайнего счастья к крайней раздражительности. Эбби собой просто не управляет, её деятельность нецеленаправленна. Сначала она веселится, а после впадёт в глубокую депрессию.

— Думаешь, это жизнь с Долли её сломала?

— Думаю, Долли активно помогала этому.

— Не удивительно, что у Эбби потекла крыша. Ты видел бабку 2 раза и уже ненавидишь. Что можно говорить об Эбби, которая жила с ней всю жизнь? А мальчики? Они ведь 2 года живут под одной крышей. Получается, Долли отправила свою дочь в психиатрическую лечебницу, а сама стала опекуном. Неужели из добрых побуждений?

— Разумеется, нет. Долли отправила дочь в психбольницу не потому, что она просто беспокоится о мальчиках. У неё была своя причина на это. Старухе тяжело таскать на работу своё толстое тело, и она нашла для себя выгодную позицию опекуна, за которую платят хорошие деньги.

—Уверен в этом?

— Уверен. Долли кто угодно, но точно не мать Тереза.

— Интересно, у Долли ещё сохранилась капля порядочности и человечности?

— Я надеюсь на это, потому что она там наедине с детьми.

— А ты, похоже, переживаешь за них. Неужели, отцовские чувства проснулись?

— Я думал над этим. Сомневаюсь, что чувствую что-то помимо обязательств. Если я действительно имею родственное отношение к Тому и Джону, то должен присматривать за ними. И это совершенно не вписывалось в мои планы. Невероятно раздражает, если честно.

ГЛАВА 16

— Пойдём к морю ловить рыбу. Покайтесь, покайтесь. Покайтесь, покайтесь, — Подпевает женщина старому радио. Стучит кухонный нож о деревянную дощечку, отрезая толстые полоски мяса, чтобы после этого превратить их в квадратные кусочки.

Все люди психи, просто кто-то слетает с катушек, а кто-то нет. У вас ещё не было спускового крючка, а у меня был.
Я готовлю сырое мясо со специями. Может, добавить глутамат натрия? Нет, перебьёт вкус мяса.
Не нравится? Наверное, это часть вырезки вам не подходит.
Я срезаю с бедра куски, прямо с косточки, так будет вкус насыщеннее. К тому же, в сыром виде оно вкуснее. Самое вкусное. Обязательно лимонный сок и оливковое масло. И чёрный перец. Без этого мясо будет жёсткое, я такое не люблю. А если добавить кардамон и сухой чеснок - вообще прелесть! Мммммм… дивный вкус! Но это скорее праздничное блюдо, к нему нельзя привыкать

Я отрезала ему все выступающие части тела. Руки, ноги. И кое-что ещё. Охохо, я такая балагурщица! Он был очень худой, но я нашла кое-какие аппетитные части.

Самое любимое — ощущать как падает температура тела, когда из лёгких выходит последний воздух. Люблю это чувство. Именно поэтому душу только голыми руками, долго не убираю руки. Может, потому что я хочу почувствовать под пальцами холодную рукоять ножа, как сейчас. А может, как повышается температура, когда человек сопротивляется? Оу, тогда это похоже на горячую ручку сковороды, когда она стоит на плите, в ней кипит раскалённое масло. А скоро будут жариться куски мяса. Небольшие, размером со спичечную коробку, тёмно-малинового цвета. Если честно, я не знаю, о чём думаю, когда убиваю. Я не думаю. Я чувствую. Мне просто это нравится. Это приятно.

И обязательно включаю музыку, без музыки мясо не такое вкусное. Я разделываю тела только в одной комнате, тут стоит старое радио.
Кстати, заточенный нож для масла, прекрасно имитирует скальпель. Он легко разрезает десну, чтобы я достала зубы. Нужно обязательно удалять зубы. Если копы найдут скелет с зубами, они быстро определят, кому принадлежит скелет.

Первой я убила одноклассницу. Мы ещё учились в школе. Челси Сигман. Искали её мало, было тяжёлое послевоенное время. Она сама пришла ко мне домой, чтобы забрать тетрадь с готовым домашнем заданием. Тупая дура. Но я сама не поняла как раскроила ей голову, слишком разозлилась. Даже удовольствия не получила!

Она была невероятно худая. Помню, её рвало листьями какого-то салата. Наверное, она ела только эту грёбаную траву. Кобыла. Да, она кобыла. Спросите почему? А потому что травоядная. А я так не могу! Ну что хорошего в невкусном салате? Это же чушь! Родился с зубами — живи хищником. Я — хищник.

После своего первого убийства мне в голову пришли очень интересные мысли. Именно они наполняют моё существование. Я осознала кем на самом деле являются люди. Я не просто осознала, а начала видеть. Я думала, что живу в приличном цивилизованном обществе. А это оказался просто амбар, полный мерзких животных. Больше не могу воспринимать их как людей. Это скот, не иначе. А когда заходит речь про всякую скотину, такие чувства как совесть и жалость исчезают. Вы ведь не сожалеите, когда едите курицу? Вот и я нет. А она ведь была живая, бегала и кудахтала. С людьми тоже так.

Потом была продавщица из моего любимого круглосуточного магазинчика. Тогда я действительно получила удовольствие от её убийства. Подкараулила эту стерву, когда та возвращалась от своего ухажёра. Она всегда дразнила меня жирной свиньёй. Всё время, что я училась в школе. Я заходила в этот магазинчик каждый божий день. Худая тварь. Я тоже всегда хотела быть худой. А эта стерва издевалась надо мной. Удивлялась как я могу так много жрать, я ведь уже похожа на свинью. Ничего, я тоже поиздевалась над ней. Долго вырывала ей зубы, а потом разделывала как тушу животного. Ну и кто теперь свинья? И визжала она тоже как свинья. Хорошо, что я вырвала ей гланды до того как начала срезать куски мяса. Я зачерпывала кровь из её разорванной брюшины, потом из неё сделала колбасу. Сто лет не ела колбасу, это так вкусно! Нужно делать чаще. Эта сука была такая худая, даже сантиметра жира не наберётся! И жёсткая как сухая вобла. Но! Я приготовила её так, что никто и не догадался, что это всего лишь старуха. Её мясо было таким нежным, как у молодого телёнка. Я срезала тонкие полоски плоти, замариновала их на несколько суток, а после свернула в рулет, обмотала нитями и запекла. Это было просто божественно! Сами короли Иерусалима не ели ничего вкуснее! Я облизала пальцы, чувствуя гемоглобин. Так вкусно! Я и сама не заметила, как начала утробно похрюкивать от удовольствия.

Адвентистам нельзя есть мясо животных и всё, что люди могут получить от скота. Молоко, сливочное масло, сыр. Но, про мясо людей никто и слова не сказал. Особенно, про грешников, как эта скотина.

— Пойдём к морю ловить рыбу. Покайтесь, покайтесь. Покайтесь, покайтесь, — Поёт старое радио под стук ножа.

ГЛАВА 17

Джонатан Гетте

Дальше была целая неделя спокойствия.

Мы как прежде жили с Долли, но она нас больше не трогала. Часто к нам приезжал Генри, и мы подолгу говорили.

Мы старались вообще не пересекаться со старухой, но сегодня не удалось избежать её компании. Том и я сидели в кухне и болтали, а она припёрлась перебирать крупу.

— Смотри на небо, — я часто наблюдал за небесами и так же часто привлекал Тома к этому занятию. Не одному же мне пялиться в окно.

— Что с ним? — спрашивает Том, не отрываясь от телефона.

— Оно оранжевое. Даже слишком. И красивое.

— Нет. Оно не красивое. В небе пожар. Там горят людские души. Там грешники. Вы тоже там будете, — ворчит Долли, выбирая пальцами камушки из пакета с пшеном.

— Это сугубо твоё мнение. Люди смотрят на одно и то же небо, но видят там разное. Это как с переодеванием на Хэллоуин. Кто-то видит в этом празднике возможность повеселиться и наесться конфет, а кто-то поклоняется Сатане.

— Людям нельзя одеваться чудовищами на Хеллоуин. Потому что человеческая душа стремится к своему тёмному дьявольскому началу и желание нарядиться монстром тому доказательство. Это её тёмное прошлое. Дьявольское прошлое. Дьявол был отвратительным уродом, карликом с рогами и копытами, растущими из его голеней.
— А ещё с коровьим хвостом? Дьявол не может быть ужасным карликом. Потому что он когда-то был любимцем Бога, это в твоей любимой библии написано. Он должен быть очень красивым.
— Не должен. Он − воплощение зла. И он не может быть любимцем Господа даже в прошедшем времени.
— Но это же две части одной веры. Нельзя выбрать для себя какой-то один кусочек и верить только в него. Нельзя верить в Бога, но отрицать Дьявола, это не правильно.
— Заткнись, сопляк! Ты ничего не понимаешь! Люди вообще не должны отмечать такие праздники как Хэллоуин. Это дьявольский праздник, в ночь всех Святых по улицам гуляют нечестивые и забирают души. А люди бесплатно их отдают. Это грязная ночь, в неё нужно сидеть дома и молиться Господу, чтобы он нас защитил. Нужно отмечать чистые праздники, которые пришли к нам от Господа, лишь по Его велению.

— Да-да, я уважаю твоё неправильное мнение, но меня тошнит от этих христианских стереотипов, — произносит Том, откидываясь на спинку стула.

Он знает, что старуха нам ничего не сделает после того, как Генри её вздрючил и поэтому мой брат сильно наглеет. Я просто молчу.
— Да пусть хоть вырвет, — шипит на него старуха.

Это был последний диалог между нами на сегодня. Мы с братом ушли в спальню, а Долли так и осталась сидеть в кухне и перебирать крупу.

В комнате мы закрыли дверь на ключ и решили поспать, так как всю прошлую ночь снова болтали. Проснулись в три ночи. Расшатали себе режим. Но потом захотели есть и решили не думать на голодный желудок, а тихонько спуститься и опустошить комод по нашей обычной ночной традиции. Я прихватил телефон, чтобы подсвечивать дорогу.

— Том? Подожди! — зову я шёпотом.

— Тише! Разбудишь бабку!

— Не повышай на меня шёпот!

— Ладно!

Мы протащились по лестнице, стырили пакет засахаренного мармелада с комода, наелись и пошли обратно.

Мы на носочках шли по коридору. Том споткнулся обо что-то и наклонился посмотреть, что же это. А мой взгляд уткнулся в смутно знакомый низкий силуэт в нескольких метрах от нас, что отрезал дорогу в спальню. Это была не Долли.

ГЛАВА 18

Джонатан Гетте

Я схватил Тома обоими руками за рубашку и потянул за собой. Время растянулось как в дебильном мультфильме. Мне казалось, что я двигался медленно, словно меня всего окутывала густая медовая патока.

Нас догонял тяжёлый быстрый топот и сиплое дыхание.

— Джон! Что за хрень?!

— БЕГИ! БЕГИ, ЧЁРТ ПОБЕРИ!!!

Я волок Тома за собой ещё пару метров, пока тот не выпрямился и не побежал сам.

Не раздумывая, я забежал в уборную, крошечную комнату буквально в пару метров с унитазом посередине. Сейчас я понимаю, что мозг не зря повёл меня туда. В уборной была крепкая дверь и единственный рабочий замок во всём доме.

Мы заскочили туда, Том закрыл дверь и провернул ключ, а в следующую секунду в дверь с силой ударили.

Бам.

Она сотряслась, и я закричал, а Том вцепился мне в руку. Кто-то с размаху ударялся в дверь всем своим тяжёлым телом.

Бам.

Мы пролезли за унитаз и вжались в стену. Я разбил нос, потому что споткнулся о туалетный ёршик. По губам потекла кровь.

Бам.

Темно. Дверь вибрирует от ударов.

Бам.

— Твою мать! Да чтоб тебя! Ты кто такой вообще?! — это Том включился.

Удары прекратились.

— Мою мать? Да, она лежит в спальне вашей мамаши и её сердце почти остановилось. Такая досада. Я надеялся задушить вас во сне, но вас не оказалось в спальне.

Это говорил мужчина, но голос не понятный, дверь искажает звуки.

— Что? Твоя мать? Долли? Как это? — спрашивал я шёпотом, задыхаясь от страха.

— Вы меня не помните? Странно. Когда мы виделись последний раз, вы оба уже ходили в школу.

— Да что ты за хрен такой?

Ещё удар.

— Не груби мне, мальчишка. Я только что вышел из тюрьмы и с радостью сверну ваши детские шеи. Я так надеялся убить хоть кого-то из вас в переулке, но перепутал с каким-то ребёнком. Зрение меня подводит, но я не расстраиваюсь. Все дети похожи, как маленькие котята. Все на одно лицо. Даже если я сниму кожу с ваших лиц и поменяю местами, ничего не изменится. Кстати, неплохо. Ладно, что-то я заболтался. Вы пока посидите здесь, а я возьму нож. Вскрою эту дверь как банку с газировкой.

Послышалась возня.

— Да, Эдмунд молодец. Маме понравится. Эдмунд носит нож с собой, как мама говорила. Эдмунд молодец.

Мужчина бормочет.

— Что? Эдмунд? Да что за хрен этот Эдмунд? — произносит Том на выдохе.

— Сын бабки Долли, — я сипло втягиваю воздух.

— Что? У мамы есть брат?

— Он сам так сказал, бестолочь!

— Джон.

— Что?

— Телефон всё ещё у тебя?

Я думаю несколько секунд и действительно сжимаю телефон в руке.

— Да.

— Бестолочь. Да, мы точно бестолочи.

Нам в головы пришла одинаковая мысль почти мгновенно. Генри. У меня есть телефон, и я срочно набираю номер мужчины.

Гудки. В замке продолжают ковыряться.

— Да? — Заспанный голос на другом конце провода.

— Генри! — я зову его шёпотом.

— Джон? Если это не что-то срочное, клянусь, я дам тебе по шее, даже если детей бить нельзя. И Тому за компанию.

В дверь снова ударили с остервенением, но не один раз.

Бам! Бам! Бам! Бам!

— ЗАМОК! ГРЁБАНЫЙ ЗАМОК!!! ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ЕГО ОТКРЫТЬ?!

Визгливый крик режет уши. Эдмунд бросался на дверь минуту без остановок. Я чуть не получил сердечный приступ от страха. Том тоже полуживой.

— Генри. Генри, приезжай. Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Генри. Мы закрылись в уборной. К нам кто-то ломится в дверь. Генри, — я шепчу без перерыва, пока хватает дыхания.

И тут экран телефона погас. Разрядился.

— Джон, ты не зарядил телефон? Ты не зарядил грёбаный телефон?!

— Да откуда я знал?!

Бам!

— Боже, мы умрём здесь. Мы умрём здесь, Джо. Мы умрём.

— Нет, Генри приедет.

— Не приедет. Никто не приедет. Долли была права, мы ему не нужны. — В панике шепчет Том.

— Эй! Может, объяснишь, зачем тебе это надо? Это всё.

Я решил делать так, как всегда говорил Генри — тянуть время.

— Ты ещё сопляк, ничего не поймёшь.

— А ты объясни!

— Не буду я ничего объяснять. Я скоро сверну вам обоим шеи, не хочу распинаться.

— Такой же зануда, как бабка Долли!

— НЕ СМЕЙ ТАК ГОВОРИТЬ ПРО МОЮ МАТЬ!

— Молодец, Джон, ты его разозлил. Теперь он ненавидит нас ещё больше, — Ворчит Том шёпотом.

Он ворчит на меня даже сейчас!

Снова град ударов, сквозь него я слышу странный шелест.

— Что это шуршит?

— Штукатурка сыпется. Он скоро вырвет эту дверь вместе с куском стены, Джо. Нужно придумать, как обороняться.

— Каким образом? Может поставить ёршик у стены, чтобы он споткнулся так же, как я?

— Джон, я серьёзно.

— Я тоже, это чертовски больно.

— Ты можешь хотя бы сейчас быть серьёзным?!

— Нет, не могу! Я сейчас сдохну от страха, не жди от меня ничего серьёзного!

Если Том в любой стрессовой ситуации ворчит, то я отшучиваюсь.

А удары не прекращались и шелест тоже. Дверь медленно отходила от стены, вместе с косяком.

— Подними свои руки вверх или я стреляю! Подними руки, ублюдок!

Удары прекратились. В следующую секунду раздался тот же топот, а потом грянул выстрел. Я впервые услышал, как стреляет настоящее пистолет. Как оказалось, это очень и очень громко. Особенно, когда до боли в ушах вслушиваешься во всё происходящее. Я дёрнулся и прижался к Томасу. А Том так и стоял, вцепившись мне в руку.

Потом быстрые шаги.

— Джон? Джон, открой дверь.

Генри дёргает за ручку.

Я спешу, чтобы открыть и опять спотыкаюсь о ёршик. Том тащится за мной, потому что не смог разжать пальцы.

Открываю. Передо мной стоит Генри. В старых пижамных штанах и такой же старой футболке, весь растрепанный и с пистолетом в руке.

— Джон? Что с носом? Это он сделал?

Генри вытирает кровь тыльной стороной ладони.

— Нет, я споткнулся.

Генри оглядывает меня с головы до ног. Тут он заметил испуганные глаза Тома в темноте.

— Том, иди ко мне. Ты не ранен? Дай я посмотрю.

Томаса тоже осмотрел, а потом аккуратно разжал пальцы, чтобы брат наконец-то меня отпустил. На моём запястье остался синяк с отпечатками каждого пальца.

Через десять минут нас повторно осмотрели врачи неотложной скорой помощи, которую вызвал Генри. Нас забрали в больницу по настоянию Генри, чтобы мы были в безопасности и под присмотром. Но он пообещал приехать сразу же, как закончит здесь. И он действительно приехал, но где-то через час. Кстати, теперь он одет нормально. Я возмущался, но потом Генри дал деньги на начос и я замолчал. А ещё мы узнали, что Долли умерла в то время, когда Эдмунд ломился в уборную.

После короткого разговора с врачом, Генри забрал нас в Скотленд-Ярд. И был разнос.

Генри вошёл в кабинет и бросил ключи от машины на свой рабочий стол.

— Сядьте. Оба. Бен, выйди, я сам с ними поговорю.

Бен, что только что встретил нас на улице, молча ушёл и закрыл дверь. Мне стало страшно.

— Я вот думаю уже час, как вообще случилось так, что вы, бестолочи, вышли из комнаты и шатались по дому ночью. И никак не могу этого понять. Жду объяснений.

Мы молчим. Признаться в настоящей причине было стыдно.

— Я не слышу ответа.

Опять молчим.

— Вы не понимаете, насколько это было опасно? Вы были в шаге от смерти! Буквально! А если бы у него был пистолет? Или вы бы не успели добежать до ванной? Или бы там был сломан замок? Что тогда? Он был под наркотическими веществами, вы это понимаете? Он убил вашего друга и охотился за вами, как за животными. Вы. Это. Понимаете? И я жду объяснений, какого Дьявола вы шлялись по дому, пока этот сумасшедший убивал вашу бабку?

Впервые Генри нас так отчитал.

— Мы проголодались и пошли искать что-нибудь в комоде, где Долли всегда хранила сладости. Прости, — ответил Том.

— Поели?

— Да.

— Молодцы. А заодно, чуть не умерли. Проголодались они. Сладкого захотели. Бестолочи, — Ворчит Генри.

Он ворчал ещё несколько минут, но потом шумно вздохнул. Его злость испарилась так же быстро, как и появилась.

— Ладно, проехали. Сильно испугались?

— Очень. Том чуть мне руку не оторвал.

— Да, а ты орал как девчонка и разбил нос из-за ёршика.

— Я сейчас и тебе его разобью.

— Ладно-ладно. Страйк, ребята. Хватит. Вам нужно отдохнуть.

— Значит, мы едем домой? — я поднимаю глаза на Генри.

— Мы едем ко мне домой. Там безопасно.

— А что насчёт нашего дома? Мы же сможем туда вернуться?

— Конечно. Расследование закончится, мы наведём там порядок и вернёмся.

— И ты переедешь с нами?

— А куда я денусь?

Мы с Томасом уже давно обсудили всю эту ситуацию с отцовством и решили действовать по умолчанию. Мы это не обсуждали, а просто радовались присутствию Генри в нашей жизни.

Пожалуй, я сразу объясню нашу точку зрения. Долли была частью нашей жизни. Очень противной частью, но всё-таки была. Она была единственным родственником, о котором мы знали и лишиться её – тяжело. Мы решили не выяснять отношения с Генри на тему его отсутствия, а просто молча принять его в нашу жизнь. Будто так и должно быть. Думаю, это лучшее, что мы вообще могли сделать.

ГЛАВА 19

Джонатан Гетте

Сегодня похороны старухи. Они уже прошли. На захоронении было очень много каких-то странных, похожих друг на друга, людей. Они стояли достаточно далеко и ближе не подходили.

Цвет неба был таким же, как экран телевизора, который не мог поймать сигнал. На улице очень холодно. Полуденные закаты, промёрзший асфальт, тяжёлые ботинки на ногах.

Сидим в машине где-то на заправке и ждём, пока Генри и Бен допьют свой дурацкий кофе. Откуда у всех полицейских привычка постоянно что-то пить? Надо спросить об этом у нашего собственного полицейского. Т.е. коронера. Ой, без разницы!

Пока Том слушал музыку в починенном плеере, я подслушал разговор Генри и Бена. Они стояли в четырех метрах от машины, и мне пришлось хорошо напрягать слух, чтобы всё хорошо расслышать.

— Мальчики молодцы, ни одной слезинки. Они хорошо держатся, — говорит Бен.

— Да, они молодцы. У меня до сих пор в голове не укладывается, как Долли могла быть такой легкомысленной к своими внуками. Эта старая дура не закрыла окно в кухню, и её сынок проник в дом именно так. Она закомплексованная, слабая и ограниченная. Ей вообще нельзя доверять детей.

— А ты? Без обид старик, но я помню каким ты пришёл сюда. Знал все правила от корки до корки, но совсем не умел ими пользоваться.

Бен никак не мог решиться допить мутную кофейную жижу на дне стакана.

— А я не могу быть слабым и ограниченным. Больше не могу. Теперь у меня есть дети и мне есть на кого тратить силы. Я ещё мало что понимаю, но очень стараюсь сделать всё, чтобы мальчики были в безопасности.

Генри не стал допивать остатки дешёвого кофе из автомата, а остатки вылил в траву.

— Им пришлось слишком рано повзрослеть. Да, мир жесток. Но он вовсе не такой плохой, как им начало казаться. Им не нужно выживать и защищаться от каждого человека, которого они встречают. Если они не поймут этого, тоже вырастут замкнутыми и обозлёнными на всех.

— Ладно, Генри. Не будь таким глобальным, а то голова разболится. Ты лучше скажи, удалось выяснить что-то про Эдмунда? — Макналти всё-таки решил допить кофе.

— У него текла крыша. А ещё у них был эмоциональный инцест с Долли.

Бен подавился, видимо, слюной.

— Что ты сказал? Это то, о чём я думаю?

Генри закатил глаза. Как Том всегда делал. Да, я ещё и подсматриваю.

— Нет, старый ты фантазёр. Это значит, что у Долли и Эдмунда была очень сильная эмоциональная связь. Сынок был слишком сильно подвержен её влиянию. Один лишь взгляд и он был готов сделать всё, что скажет мамуля. Долли стирала ему носки и трусы, помогала искупаться, готовила специально для него 6 раз в день и не разрешала разговаривать с любыми женщинами, младше неё самой.

— Кошмар. Ему же тридцать семь лет. Кстати, твой ровесник.

— Именно. Долли сделала себя предметом безусловной любви для сына. Он дышать не мог без своей обожаемой мамочки. Она воспитала Эдмунда под себя, сделала его своей искажённой копией.

— Тогда почему Эдмунд убил её?

— Из-за крайней любви. Долли сильно состарилась и давно была на пороге кончины. Сын бы не пережил смерть матери и решил лишить её жизни своими собственными руками, чтобы та не мучилась. Если есть что-то дорогое, уничтожь его своими руками. А убить мальчиков он пытался, потому что его съедала ревность. Долли целые 2 года жила с детьми, пока Эдмунд отдыхал за решёткой.

— А откуда ты всё это знаешь?

— Я коронер, я всё знаю.

— Ага. Ещё скажи, что всюду торчат камеры и следят за всеми. Это ты будешь рассказывать Тому и Джону. Соседи рассказали?

— Коллеги Долли на её прошлой работе. Она многим делась с ними, из разговоров с ними я составил полную картину.

— Ну, разумеется. Что ещё?

— Я уверен, что это он убийца тех животных. Эдмунда посадили за хранение и сбыт наркотиков, а до этого он привлекался к уголовной ответственности за изнасилование пожилой женщины, которая была чуть младше его собственной матери. В его съёмной квартире нашли дешёвые лакомства для собак и освежёванные трупы животных со следами биологической жидкости Эдмунда с внутренней стороны шкур.

— А теперь это то, о чём я думаю?

— Да. Он убивал животных, снимал шкуру и удовлетворял себя ещё тёплой кровяной кожей.

— Господи. Больная тварь. Совсем поехавший. Как его из тюрьмы выпустили?

Я сижу, слушаю, о чём говорят взрослые и пытаюсь не сдохнуть от услышанного.

— Том! Том! Прикинь, что я узнал! Ты сдохнешь, когда услышишь! – Я говорю шёпотом, чтобы никто на улице не услышал шпиона.

Я, как обычно, собираю самые интересные новости и всё-всё пересказываю брату.

И вот, мы уже вместе слушаем, что же говорят старики.

— Знаешь, теперь я понимаю, почему Джон сказал, что у Долли собачьи глаза, — продолжал Генри.

— И почему же?

— Потому что в душе она тоже собака. Не зря говорят, что глаза – зеркало души. Через глаза можно рассмотреть душу. А у Долли собачья душа. И умерла она как собака. Собаке – собачья смерть.

— А я говорил ему! Я всегда знал, что она – собака! Псина! — шепотом подтверждаю.

— Да! — Том полностью согласен.

— Кстати, — продолжает Генри. — Мне звонили из лечебницы насчёт Эбби. Она вскрыла себе вены заточенной ложкой.

ГЛАВА 20

Джонатан Гетте

Утром за завтраком Генри объявил, что собирается уехать на пару часов, чтобы посмотреть на дом бабки Долли. Естественно, мы увязались за ним.

По прибытию на место, мужчина приступил к работе со всем профессионализмом, что только у него был, а мы отправились шататься по спальням, в поисках интересного. Решили начать с самого простого – дальних комнат. В первой – старая кровать, мешки с детскими вещами и сломанными игрушками (которые мы распотрошили). На очереди комната старухи. Мы набрались мужества и шагнули за порог.

— Фу! Чем тут так воняет? — я закрыл нос ладонью, — Даже глаза слезятся.

— Бабкой Долли воняет.

— Это и дебилу понятно.

— Тогда зачем спрашиваешь?

На тумбе среди полусухих гортензий стояла металлическая банка. Кажется, раньше в таких банках продавался чай. Я схватил её и встряхнул. Что-то загремело. Банка тяжёлая, она чем-то наполнена до примерно половины. Я встряхнул ещё раз, пытаясь понять, что это гремит.

— Что там? — Том открыл створку старухиного шкафа, но сразу закрыл. Оттуда пахнуло кислым.

— Не знаю. Может монетки?

— Не похоже.

— Бусины? Пуговицы?

— Да хоть камни. Сейчас открою и узнаем.

Я пытаюсь открыть крышку, но та словно приварена к металлическим стенкам.

— Чёрт возьми! Как открыть эту хреновину?

Мы вместе трясли ее, дёргали, переворачивали. Я встряхнул банку в последний раз и ударил об тумбу. Крышка отлетела, а банка выскользнула из вспотевших пальцев. Содержимое с грохотом разлетелось по спальне, это действительно было похоже на большие грязно-белые бусины.

— Что это? Не понимаю, — я сразу схватили одну эту «бусину» и в замешательстве рассматривал.

— Джо, это зубы. — Том отшатнулся от меня.

— Чего? Нет, быть не может, — я до боли в глазах всмотрелся в то, что держал.

На моей ладони правда лежал зуб, с крупным пятном от кариеса и одним обломанным корнем.

По стенам кирпичного здания прокатился истошный крик, а потом утонул в пустых дверных проёмах. Это я кричал. Точнее, вопил и мой голос всё набирал обороты.

— ГЕНРИ! ГЕНРИ, ИДИ СЮДА!!! — это уже Томас. Он звал Генри так громко, как только мог.

Через десять секунд в спальню влетел мужчина. На его коротко стриженных волосах висела десятилетняя паутина, а на чёрном худи болтался жирный паук. Генри рванул ко мне, но наступил на «бусины» и его ноги разъехались. Он упал вперёд лицом, от этого я завопил ещё громче, но уже через несколько секунд замолчал, когда сорвал голос. Когда мужчина поднялся (после нескольких безуспешных попыток), то схватил меня за плечи.

— Что?? Что случилось??

— Тут зубы. Весь пол в чьих-то зубах. Тут была банка, мы ее открыли, а там зубы. Тут зубы везде, — растерянно повторял я шёпотом, потому что громче сказать не получалось. Если бы я мог, то снова начал бы орать.

Генри в замешательстве смотрел на нас. Он пытался понять шутим мы или нет.

— Зубы? Какие?

— Вот эти, — Том указал на пол.

Только сейчас мужчина обратил внимание на пол. И взял одну штуку в руки.

— Твою мать. Да кто она такая?

На антресоли, среди длинных горшков с побегами разных пряностей стояла банка с сердцем и лёгкими. Они были замаринованы со специями, как обычная съедобная закрутка. Генри заметит её чуть позже, когда вызовет Бена, чтобы тот отвёз нас с Томом домой.

В шкафу на вешалке тоже было кое-что очень интересное. За вещами висела человеческая кожа, нашпигованная нафталиновыми шариками и «закрытая» большими металлическими булавками. Она выглядела как плохо вяленая рыба. Висела на вешалке, словно костюм. И воняла тоже как рыба. Кислая, плохо вяленая рыба. Да, это был тот самый шкаф, который открыл Том.

В кладовке был мешок с кусками соли и с засоленной головой внутри. Человеческой головой. Годы, что она провела в мешке, превратили мягкие человеческие ткани в подобие солевого камня. Её нашли другие полицейские при обыске.

А в подвале, который обыскивал Генри, нашлись только закрутки с мясом, вытопленный жир, сушёные овощи и всякий мусор. Правда, в банках была исключительно человечина.

В длинных глиняных горшках нашли человеческие кости с кусочками вонючего чёрного мяса, что уже догнивало. Под лимонным деревом пряталась человеческая кисть, у которой изощрённо надрезали сухожилия и переломили сустав.

Так вот, Генри сразу же позвонил Бену и попросил забрать нас. А когда Макналти отвёз нас домой, Генри вызвал полицейских.

Бен очень добрый. Мне нравится, когда мы проводим с ним время. Он отпоил нас куриным бульоном. Мы протестовали, но Бена это не волновало. Он сказал, что даст по лбу ложкой, если не будем есть. И мы ели. Он сказал, что горячая еда согреет и поможет нам подавить стресс.

— Не помню, чтобы мне было холодно, — съязвил Том и тут же получил ложкой прямо между глаз. А у меня всё ещё не было голоса, поэтому я априори не мог ничего сказать, и это меня спасло.

Я передумал, хочу обратно к Генри.

Потом Бен дал нам пакет уже знакомых шоколадных конфет в голубой обёртке. Мы довольны. Ладно, я снова передумал. С Беном тоже неплохо.

А потом хлопнула дверь, и мы пошли встречать Генри в прихожую.

Он обеспокоенно посмотрел на нас, а после на своего друга.

— С ними всё хорошо, — ответил Бен на немой вопрос.

— Можете немного побыть у себя в комнате? Взрослым нужно поговорить, — это адресовалось нам.

Том сразу нахмурился и упрямо уставился на коронера, он терпеть не мог, когда с ним вот так говорили.

Генри мягко улыбнулся и потрепал его волосы.

— Пожалуйста, Том.

Этот говнюк тут же оттаял, и мы молча пошли. Мой брат хоть и противный, но его очень легко подкупить. Я вот вообще не возмущался. Потому что голоса у меня ещё не было. А вообще-то хотелось!

А «взрослые» (или скорее старые, как сказал бы Томас) ушли в кухню. Пока они болтали, мы тихо, как мыши, спустились к нижними ступеням лестницы, чтобы подслушать, о чём они будут говорить.

— Так что вы нашли? Ты не рассказал, — Бен хлебнул ромашкового чая, который заварил для нас с братом, но напоить им не успел. — Фу, какая гадость этот ромашковый чай.

— Мы нашли человеческие останки.

Бен поперхнулся и сел на стул.

— Я прошу прощения, что вы нашли?

— Человеческие останки.

— Бабка умом тронулась? Может, она откапывала и таскала с погоста кости своих почивших одноклассников? Я такое в кино видел.

— Мы нашли останки людей, умерших насильственной смертью.

Бен молчал с минуту.

— Думаешь, это она их убила?

— Уверен.

— Почему?

— Потому что в кухне её книга рецептов. И готовила она совсем не из говядины. К тому же, она не может есть мясо животных, адвентисты такое не едят. Мальчики нашли большую железную банку с человеческими зубами. Вряд ли она подрабатывала зубной феей. Зубы удалены варварским методом, предположительно вырваны плоскогубцами.

— И ты уверен в своих доводах?

— Ты сомневаешься в моих способностях коронера и судмедэксперта?

— Не начинай. Беру свои слова обратно, только не начинай. Значит, у нас очередная маньячка.

Старик молчал, обдумывая услышанное, а Генри всё не унимался.

— Чокнутая сука. Она убила примерно десяток человек, прежде чем сынок отправил её ко всем чертям, в Преисподнюю.

— С каких пор ты стал верующим? Ты же атеист, — проворчал Бен.

— Знаешь, иногда хочется стать верующим, потому что тогда Ад тоже будет существовать. Некоторым людям больше нет места нигде, как на адской сковородке.

— Это уже второе, что шокировало меня за последний час. Сначала старушка оказалась мясником и людоедкой, а теперь ты заговорил о дьяволе. Что дальше? Пришельцы? Сраный апокалипсис?

— Выпей ещё успокоительного. Начинаешь бредить от шока.

Макналти уже хотел что-то ответить, как замер с приоткрытым ртом.

— Кстати, почему она не трогала мальчиков? Она их ненавидела, но даже не пыталась избавиться, — задумался тот.

— ДА ЕСЛИ БЫ ОНА ТРОНУЛА КОГО-ТО ИЗ НИХ! — Генри едва не взорвался. Он будто сидел на парафиновой бочке, и она взлетела на воздух.

— Остынь, старик. Дети на втором этаже. А Долли уже мертва. Я думаю, она терпела из-за пособий. Ей каждый месяц перечисляли приличные социальные выплаты за то, что она являлась опекуном Джона и Тома.

— Наверное, да.

Злость коронера снова быстро испарилась.

Иногда мы переглядывались, будто сомневались в услышанном. Всё это вводило в ступор.

— Ты уверен, что это безопасно? — едва слышно спросил Том. — Генри будет очень злиться, если узнает, что мы подслушивали. Может, поднимемся выше по лестнице?

— Нет, будет не так хорошо слышно.

— Да стены тут почти картонные. Тут слышно, если кто-то шумно дышит.
— Или перестаёт дышать.

— Джон!

— Я сейчас встану и надеру вам обоим уши! — крикнул Генри с кухни.

В одну секунду мы срываемся с места и летим вверх по ступенькам.

ГЛАВА 21

Генри Морено

Я не могу оценить себя в качестве родителя, но я помню, что я чувствовал, когда был маленький.

Так здорово ощущать, что за тобой стоит большой взрослый человек. Для меня такими людьми всегда были родители.

Я очень хотел, чтобы Том и Джон тоже это ощущали. Теперь за мальчиками стоял их собственный большой и сильный человек, который может защитить и пожалеть. (Даже если жалеть он совсем не умеет).С появлением в моей жизни мальчиков всё изменилось. Я будто стал старше.
Я стал намного тревожнее и озабоченнее. Действительно, у меня появилось много забот и проблем, с которыми я не справлялся. Вы знали, что дети вечно дерутся и болеют? Я не шучу, это происходит ПОСТОЯННО. Вы знали? Я вот не знал. А ещё они обижаются на всё подряд, психуют, ругаются, влипают в странные истории. И меня так это бесило! Неужели нельзя жить спокойно?! Они ничего не планировали, жили одним моментом. Прогуливали уроки и воровали дешёвые жвачки в магазине, дразнили девчонок и пытались подделать оценки в школьном журнале, не спали допоздна, чтобы посмотреть на тёмную улицу и очень любили гулять пешком.

Я впервые столкнулся с детским страхом. Никогда не забуду тот задыхающийся шёпот Джона, когда он позвонил мне в 3 часа ночи. Я так испугался, что могу опоздать, и с ними что-то случится.
С детской радостью я тоже столкнулся впервые. Увидел её, когда починил плеер Тома. Никогда не видел, чтобы кто-то с такой надеждой и благодарностью смотрел на меня. После этого он впервые подпустил меня ближе. Настолько близко, что он мог слушать меня не напрягаясь, и позволял себе полностью расслабляться.
Они забавные, любопытные. У них счастливые улыбки до самых скул, а в глазах порхают светлячки. Такие крошечные, но такие яркие.
В общем, всё, что касалось детей, было для меня таким странным и пугающим. Они неугомонные, говорят всё, что думают, едят всякую дрянь. Но такие сильные. Я не видел ни одного взрослого человека, кто вот так бы справлялся со всем этим.

Знаете, мне было тяжело. Очень. Я постоянно что-то забывал, делал ошибки, был злым из-за того, что не высыпался. Мне было очень тяжело потому, что перестраивалась вся моя жизнь. Я учился жить заново. Буквально. Постепенно я смог привыкнуть к новому распорядку и научился сосуществовать с детьми.

А чуть позже мальчики странным образом начали влиять на моё настроение. Сейчас вы поймёте, о чём это я.

По радио вещали полуденный снег. Люди блуждают по улицам, пиная в воздухе редкие крохотные комочки застывшей воды. Асфальт становился странного лавандового оттенка. Через час снег повалил хлопьями во всю силу. Крупный, размером с монету, но такой тёплый. Он оседал на плечи и немедленно таял. Температура на улице была −1. Я недоволен. Этот снег разводил грязь на дорогах и только мешал. Все взрослые и осознанные люди со мной согласятся.
Только дети радовались первому снегу. И мои тоже. Они так заразительно улыбались, что я перестал ворчать. Даже согласился проводить их до школы. И это в свой законный выходной!

Если честно, они оба в конец обнаглели. Хотите знать почему? Я покажу вам свой день в роли отца, и вы сами всё поймете.

06:30. Звенит будильник. У меня же выходной. Какого чёрта я проснулся так рано? Лёг опять.

06:38. Вспомнил. Сегодня учебный день и нужно собрать детей. Пришлось вставать. Доброе утро.

6.50. Будил детей. Включил чайник

6.55. Будил детей. Сделал яичницу.

7.05. Будил детей. Джон уснул в туалете. Надо бы запретить им смотреть фильмы допоздна.

7.35. Ушли в школу. Вернулись. Забыли тетради. Ушли в школу.

8.32 Том прислал смс. Забыл чистую футболку для дополнительной физической программы. Просил принести. Бестолочи. Говорил же всё проверить перед выходом.

9.05. Вышел из дома. Дышать воздухом по утрам полезно. Особенно в минус девять. Отнёс футболку.

12.35. Звонил Тому - сказать, чтобы не задерживались после школы. На улице минус семь.

12.40. Джо не брал трубку. Звоню Тому. Он тоже не берёт.

13.10. Поехал искать. Дышать воздухом полезно. Особенно в минус семь. А! Я говорил уже.

13.20. Напоминал себе, что люблю детей и что я хороший отец. Нашёл у школы. Пытались похоронить друг друга в снегу. Оба излучали счастье. Обещал себе не орать. Не выполнил обещание.

13.30. Дома. Оказалось, что тренировку перенесли на 15:00, дети не понимали претензий. Пил валерьянку. Было стыдно.

13.50. На вопрос про оценки, порадовали высшим баллом по нескольким предметам.

14.00. Обед приготовить не успел. Сделал бутерброды и чай. Они довольны.

14.30. Обнаружил, что машина опять сломалась. Дал деньги на проезд, заставил взять варежки (перчатки утеряны дважды), выпроводил на занятия. У них сейчас идёт подготовка к празднику.

14:35. Прилёг отдохнуть. У меня всё же выходной.

16.30. Том позвонил. Сказал, что хочет на ужин пюре из батата. Что это вообще такое? Кто-нибудь знает? Ладно, буду искать батат. Ребёнок хочет. Иду одеваться.

Был в магазине. Батат не нашёл. Зато нашёл информацию о нём. Оказывается, на вкус батат как сладкий картофель, только оранжевого оттенка. Купил картошку, мёд и пищевой краситель. Буду экспериментировать. Надеюсь, Том не заметит. Продолжаю закупку. Хочу сделать мясные тефтели.

Звонил Тому на сотовый. Был недоступен. Звонил на домашний. Не брали. И так шесть раз. Испытывал тревогу. Да твою же мать!!!

18.10. Приехал домой, обнаружил на парковке. Почти снеговики. Потеряли ключи. Телефоны быстро сели из-за холода. Испытал облегчение и желание убить. Но облегчение больше.

19.10. Приготовил ужин. Пюре из "батата" и мясные тефтели. Томас как-то странно косится на меня. Подозревает, но молчит. Дети сказали, что было вкусно. Очень приятно, на душе потеплело. Готов простить им мои сегодняшние потраченные нервы. После, они вымыли посуду. У нас договорённость - если кто-то готовит, то другой моет посуду. Я доволен.

19:55. Поспешил с выводами. Сказали, что нужно дополнительно учить что-то. Я не доволен.

20.00 − 22.00. Учили пьесу к ежегодному празднику. Без комментариев. Как-нибудь отдельно напишу. А пока пусть идут отдыхать, пока я никого не убил! Чувствую, что нахожусь в шаге от этого!

22.10. Жгли в туалете туалетную бумагу, оплавили стульчак. Отрицали, но потом сдались. Утратил способность испытывать эмоции. Допил пузырёк валерианки.

23.00. Отправил спать. Не пошёл укладывать. Я тоже человек, имею право обижаться.

23.03. Пошел укладывать. Я же отец. Я не имею права обижаться.

23:15. Смотрю телевизор без звука. Сделал чай.

23:25. Пришли дети. Не могут заснуть. Попросились посидеть со мной. Не смог отказать. Запрещу сидеть допоздна в другой раз. Сделали бутерброды с тунцом и сыром, смотрели ужастик. Думаю, выходной прошёл отлично.

01:58. Они заснули прямо на диване, у меня под боком. Выключил телевизор и укрыл их одеялом. Спокойной ночи.

Теперь понимаете? Вот так отцовство меняет людей.

Этот дом, дом Эбби, стал другим. В нем больше нет злобных криков, ярости, хлопанья дверьми или разбивания посуды, оскорблений, унижений или шантажа. Теперь он теплый. В нем мальчики чувствуют себя в безопасности. Никакого страха, никакой боли и никаких переживаний. Да, они выросли в сломанном, искажённом месте, но тот дом будто исчез вместе со смертью Долли. Тот дом был гнилым и унылым. Теперь дом стал прежним. Мальчики снова могут спокойно играть в приставку и не говорить тише, когда я вхожу в комнату, могут дурачиться и снова быть детьми.

Теперь этот дом – и моё место тоже. Даже если мой мир ограничен четырьмя стенами. Утром я смотрю на то, как сонные мальчики шатаются пo дому, открывая жалюзи. Готовлю завтрак. В выходные я сижу на заднем дворе и работаю за ноутбуком.

Напротив мне стоят две мои маленькие копии. Оба вредные и немного капризные. Прям как Эбби. Оба такие разные. Том любит острую картошку фри, а Джон ее терпеть не может. Как можно не любить картошку фри?

И я впервые за всю жизнь стал так сильно волноваться за кого-то. Знаете ту стадию волнения, когда начинаешь злиться? Волнуешься настолько, что хочешь убить мелкого засранца! Вот я был постоянно на такой стадии, когда кто-то из них не отвечал на звонки или задерживался.

Я никогда не пытался быть главным. В этом не было необходимости. Они сами сделали меня таким значимым, что я поверил в свой родительский авторитет.

ГЛАВА 22

Джонатан Гетте

Расскажите, какое было ваше детство? Как оно прошло?

Знаете, у меня есть одно воспоминание. Оно моё самое любимое.

Пять вечера, а может даже шесть. Генри только что встретил нас с Томом с продлённых занятий. На нас поверх всей одежды шарфы из пуха кролика, которые так плотно закрывают глаза и нос. Хочется скорее их снять. Но они мягкие-мягкие, как мамины руки. На улице мороз и тишина. Снег оседает на ресницы и мешает смотреть. Лужи превратились в холодное стекло.

Мы с огромным трудом уговорили Генри идти домой пешком. Очень любим гулять по снегу. И теперь счастливые топаем под хруст снега и ворчание мужчины.

Том спешит за Генри и очень старается наступать идеально в его следы.

Я ни о чём не думаю, а единственное, что вижу перед собой – широкая спина нашего личного коронера. Но стоит поднять голову, и я встречаю красивое звёздное небо.

«Вон там созвездие Большого Пса. А вон там Орион»

Как они выглядят, я ещё не знаю. Вижу только мелкие блестящие точки. Но это Генри нам показал. Пять вечера, а может даже шесть. Генри только что встретил нас с продлённых занятий. На душе так тепло.

Потом мы приходим домой. Тепло дома обволокло мою шею, проникло под воротник куртки и укусило за щёки.

Надеюсь, у вас тоже есть такие хорошие воспоминания.

О, кстати. Помните, мы говорили о персональном мире, что окружает человека? Так вот, а какой мир вокруг вас? Подумайте об этом. Неужели вам не интересно?

Мир, который окружает нас наполнен песнями из старого плеера Тома, стучанием пальцев о клавиатуру на ноутбуке Генри и запахом листового чёрного чая.

ГЛАВА 23

Джонатан Гетте

Том заболел. У него болел живот, тошнило, болела голова, часто случались судороги. Он стал очень вялым и раздражительным, часто огрызался и ругался с Генри. На Тома это было совсем не похоже.

Томас запретил мне говорить Генри, но я всё-таки рассказал, потому что переживал за этого говнюка. Рано утром мы втроём поехали в больницу. Тома пришлось тащить, потому что он наотрез отказывался.

— Бестолочь! Да как в тебе умещается столько вредности?! Ты же ещё ребёнок! Я в твоём возрасте и не мечтал о магнитофоне за такие мелочи, как посещение врача, — ворчал Генри.

У Генри железные нервы, как мы все уже поняли.

Тома удалось подкупить только новым магнитофоном и набором виниловых пластинок. Всё это Генри купил на родном Бродвейском рынке. Ворчать Томас не перестал, но согласился посетить врача и сдать анализы.

Ещё около 3 часов мы слонялись по коридорам больницы. Мне пришлось побывать на гастроскопии,а Тому делали УЗИ.

Озвучиваю результат наших мучений:

У Томаса сниженный уровень иммунной защиты, полученная травма (когда Эдмунд толкнул его в подземном переходе и Том упал на мусорную урну), вредные пищевые привычки. В итоге, острый панкреатит. Высока вероятность образования абсцесса поджелудочной железы. Пока его нет, но нужно тщательно следить за этим.

А у меня лёгкий гастрит. Врач подозревал язву, но я легко отделался.

Вот что бывает после нескольких лет питания жирной, вредной едой.

В тот же день нас обоих положили в больницу.

Строгая диета, куча таблеток, уколы, всякие неприятные процедуры. В палате только Том и я. Повезло.

Прошло два дня.

Мы часто звонили Генри и жаловались, а он поддерживал нас по телефону, как только мог.

В один из вечеров мы как всегда лежали в темноте и болтали. «Отбой» уже начался, и мы говорили шёпотом, как шпионы.

— А что дальше? — внезапно спросил Том.

— В смысле? — в темноте я не мог рассмотреть его лицо, но голос был очень задумчивый.

— Впервые в жизни у меня нет плана. Знаешь, у меня всегда был план. Когда мама пропала, когда бабка Долли в конец чокнулась, когда появился Генри. А сейчас плана нет, это наводит на меня тоску.

— Мы будем жить с Генри, как и до этого. Закончим школу. Поступим в колледж. Будем отрываться на все сто! Красивые студентки, гулянки всю ночь. Будет круто!

— А потом? Скажем, лет через пятнадцать.

— Найдёшь себе девчонку. Сделаешь ей предложение. Наделаете кучу детишек. Она будет воспитывать моих племянников, ты будешь работать на серьёзной работе, а по воскресеньям ворчать на собаку соседей. А потом в гости будет приходить Генри, и вы вдвоём будете ворчать на собаку соседей. Что там ещё делают взрослые?

Я всегда видел Томаса таким взрослым и сильным. Слишком серьёзным для его четырнадцати лет.

— Ужас, не хочу работать.

— Да, чувак. Я тоже.

— А дальше? — Том всё никак не унимался.

— Дальше старость. Твои дети вырастут, у них будут свои собственные дети. Будем старыми и ворчливыми втроем. Ты, я и Генри.

Мы говорили до поздней ночи, строили планы и вспоминали прошлое. Очередной наш полуночный разговор. Потом заснули.

Проснулся я, когда за окном уже было светло, и первым делом посмотрел на кровать брата. Его там нет, кровать аккуратно заправлена. Значит, заправлял её явно не Томас. У него никогда не получалось аккуратно заправлять кровать, хоть он и очень старался. Кажется, я это уже говорил. Да, скорее всего.

Я полежал ещё немного, а после встал и поплёлся искать брата.

В коридоре стоял Генри. Я очень удивился, когда его увидел.

— Генри? Когда ты приехал?

— Давно.

— Сколько времени?

— Время − утро и нам пора ехать. У тебя десять минут на сборы.

— Мы уезжаем? Куда? Подожди, я найду Тома, его нет в палате. Наверное, пошёл в буфет.

— Нет, Джо. Уезжаешь только ты. Том пока останется здесь.

— Почему? Ему продлили терапию? Как я оставлю этого болвана здесь одного?

— Десять минут, Джон. Я жду тебя в машине, — повторил Генри, а после развернулся и пошёл по длинному больничному коридору, не оставив мне возможности сказать хоть слово.

— Эй! Ненавижу, когда ты так делаешь! Ты же ничего не объяснил! — но мужчине было плевать на мои возмущения.

Я пылил ещё несколько минут, а после поплёлся собираться. Генри отказов не принимает, и если я не приду через десять минут, он сам поднимется сюда и потащит меня за воротник. Иногда Генри бывает строгим, да и торговаться не будет. Всё будет идти ровно так, как он сказал.

Я собрался и сел в машину.

Генри кинул мою сумку на заднее сидение и молча выехал на дорогу. Я заметим, как мужчина крепко сжимал руль, прямо до побеления костяшек пальцев.

— Да что с тобой? Ты слишком серьёзный, я никогда тебя таким не видел.

Он молчит. Я тоже замолчал на какое-то время, но потом опять не выдержал.

— Генри?
— М?
— А куда мы едем?
— Мы едем домой.
— А Том? Я понимаю, что он зануда, но нельзя же просто оставить его в больнице.
Генри молчит, а после нервно облизывает губы.
— Он с нами больше не поедет.
— Как это? Почему? Ты его выселяешь, как обещал?
— Он умер сегодня ночью. Прости, Джон. Мне очень жаль.

ГЛАВА 24

Джонатан Гетте

Том умер двадцать шестого ноября в три часа ночи от абсцесса поджелудочной железы. Точнее, абсцесс порвался, и гной пошёл в кровь. Это было сразу, как мы заснули после ночного разговора. Врач сказал, что нагноение произошло примерно за семь часов. Он немного не дожил до нашего пятнадцатого дня рождения.

Странно, но я не проснулся, когда тело Томаса выносили из палаты. Его нашла медсестра во время ночного обхода, он был уже холодным.

Людей на похоронах было не много. Только некоторые наши одноклассники, мистер А, родители Генри, которые приехали из Америки. Генри попросит их переехать к нам на какое-то время, потому что он не справлялся самостоятельно. Они милые.

Знаете, даже видя брата в гробу, я полностью не осознавал всю ситуацию. Все похороны я стоял возле Тома и недоверчиво смотрел на гроб. Это Генри рассказывал. Хорошо помню лицо брата. Оно было такое… обычное. Томас будто спал и улыбался во сне. Даже цвет кожи не изменился, за исключением кончиков ушей. Они начали синеть.

Когда я услышал, как забивают крышку гроба, я разрыдался. Впервые с того момента, как узнал о его смерти.

А потом Тома начали закапывать. Когда первые комья земли ударились о дерево, у меня случился первый в жизни нервный срыв.

— Том? Том! ВЫКАПЫВАЙТЕ! ВЫКАПЫВАЙТЕ ЕГО! ЧЁРТ ПОБЕРИ!

Это я кричал и пытался забрать лопату у могильщика.

Генри сам смог привести меня в чувства. Он просто влепил мне пощёчину, схватил за плечи и хорошенько встряхнул. Весьма эффективно. Помню, как горела щека, на ней осталось ярко-красное пятно и белый след от ладони мужчины. После похорон я ещё долго обижался на него за это, даже не разговаривал с ним, а он ходил за мной и извинялся. В своё оправдание Генри сказал, что запаниковал. Его можно понять, он просто не знал что делать.

Оказалось, что Генри пригласил своего знакомого врача. Мне сделали укол, чтобы я окончательно успокоился. Но меня пришлось держать. В тот день они оба узнали, что я ненавижу уколы. Генри говорил, что я даже укусил врача за руку и извиняться за это отказался.

Дома я рыдал, пока не начинал задыхаться от собственных слёз. Боль вспорола мне живот. Иногда мой голос звенел, а после снова скатывался на болезненные всхлипы. От слёз у меня начинала болеть голова, болела так сильно, что подступала тошнота.

Почти месяц я сидел на успокоительных. И весь этот месяц я был максимально несносным. Не представляю, как Генри вообще хватило терпения, чтобы не прибить меня.

Помните, о чём мы говорили в начале? Человек ко всему привыкает, если пройдёт достаточно времени. Так вот, время прошло, и я тоже привык.

Весной мы поехали к скалам семи сестёр, куда собирались ехать с Томом. Я открыл окно и высунул руку. Пальцы трогают тёплый воздух, прямо в ладонь бьёт воздушный поток. Такое прикольное ощущение. Я задумался. Наверное, то же самое чувствуют птицы, когда летят. Воздушные потоки подхватывают их крылья и несут далеко-далеко. Потом мне в руку врезалась бабочка с полупрозрачными белыми крылышками, она оставила мокрое дурно пахнущее пятно на моей ладони. Я быстро передумал и закрыл окно. Повезло, что в машине есть влажные салфетки. Раньше их с собой таскал Том, теперь его функции выполняет Генри.

Небо рвётся. Поперёк белых облаков идёт широкая полоска чистого голубого неба. Знаете на что похоже? На лист белой бумаги, который криво порвали. Я раньше видел, как рвут бумагу, но чтоб облака.

Сейчас я понимаю, что все мои яркие и детальные воспоминания были только при жизни Тома. Все последующие дни после похорон я почти не помню.

ГЛАВА 25

Джонатан Гетте

Наверное, у вас возник вопрос: зачем я вообще вам это рассказываю? О чём эта история? Так, вот. Слушайте.

Эта история о зависимости. О том, как она влияет на человека. У всех нас есть зависимость от чего-то. Иногда она намного вреднее, чем сигареты или алкоголь. Каждый человек от чего-то зависит. Зависимости бывают большие и маленькие, опасные и не очень. А у некоторых людей их даже несколько. И тогда человеком очень просто управлять. Потяни за верёвочку и человек сразу побежит, как только верёвка начнёт его хоть чуть-чуть душить. Как овца на бойне. Овцы ведь сами заходят за железные двери, где мясник перережет им трахею. Её только немного потянут и овца идёт. Вот и люди такие же. Они буквально одержимы некоторыми аспектами своей жизни, даже если это крошечные частички их ежедневного существования. Как кофе. Это всего лишь напиток, но люди не могут вынести и одного дня без него.

Долли зависела от веры и чужого мнения, ей было очень важно действовать с чьего-то позволения и поддерживать чью-то точку зрения. Жить самостоятельно она не умела. Поэтому старухе была необходима вера, она сама жила так, и учила этому своих детей. Генри зависел от строгого порядка буквально во всём, ему была нужна определённость. Если определённость пропадала, он мгновенно выходил из строя, становился растерянным и сильно суетился. Эбби зависела от Генри, тут всё ясно. Мы с Томом зависели друг от друга. И расставание со своей зависимостью всегда проходит очень болезненно. Всегда.

Поэтому контролируйте свою одержимость. Это важно. Вам нужно беречь себя, хорошо кушать и стараться меньше видеть плохие сны. А больше вам ничего не нужно. Да-да, ещё есть работа, какие-то домашние дела, но не придавайте этому такое огромное значение. Работу всегда можно поменять, а посуду помыть чуть позже. Но бережно относиться к себе

ГЛАВА 26

Джонатан Гетте

Красно-оранжевые лучи выплёскиваются на белые плоские облака, в которые погружается солнце. Выглядит странно. Словно красный апельсин хочет утопиться в молоке. Апельсиновое небо. Так странно. Тома нет уже десять лет, а небо так и не изменилось.

Спустя столько лет я понял, что когда из вашей жизни уходит человек, не меняется что-то вокруг. Меняетесь вы сами.

Том, у нас всё хорошо.

Наш старик толстеет и активно лысеет.

Генри повёз меня поиграть в гольф. Я его терпеть не могу, но старику не отказываю. А небо с интересом наблюдает за тем, как я кручу клюшку в руках и прицеливаюсь. А после усмехается на мои недовольные ворчания.
Там Том. И мама. Они оба смотрят на нас и смеются.

Том был в моей жизни всегда. В любом её проявлении. Он был тёплыми пальцами на плече, солнцем, что жжёт висок. Или правом на прогул противных уроков. Он. Был. Всегда. Он был со мной, когда я бродил по пустым переулкам до покрасневших щёк. Он был со мной даже в самый-самый отстойный день.
Том в полдень смотрел, как летние лучи скачут по потолку нашей спальни, а через четыре часа он вместе со мной подставлял лицо багровым лучам фонарей, которые зажёг вечер. Он и сам был летним лучом. Таким же стремительным. Он таким и остался.

Славно поболтали. Я буду ждать вас здесь, среди этих страниц. Если будет скучно, приходите. Посмотрим вместе с Томом на апельсиновое небо.