Запечатление

Зачем я здесь? Хороший вопрос.

Расскажу по порядку. Я работал в проекте «Лоренц», и у меня была миссия на Центее.

Вы знаете Центею?

Да, она самая, «планета рабов». Хотя вернее было бы «планета запечатленных». Дело в том, что центейские рабы повинуются хозяевам не из страха или долга. У них натуральный импринтинг на владельца. Называется — ца-аэ, «посвящение». Проводится в возрасте восьми циклов, по земному счету в тринадцать лет.

В этом и была моя миссия — похитить ребенка, не проходившего ца-аэ.

Конечно, это незаконно. Ведь по соглашению с центейцами мы обязаны уважать их права. Освященные веками права морить своих сородичей в шахтах и на ртутных озерах, стравливать их на полях сражений, скармливать панцирным угреящерам и так далее.

Поэтому формально проекта «Лоренц» не существовало. А фактически мы сидели на орбите, вели разведку с дронов, изучали кипящую внизу жизнь. И пытались разгадать секрет ца-аэ, чтобы найти способ избавить центейцев от этого дерьма. Задачка не на одно поколение — но надо же было с чего-то начать.

Запечатленных центейцев мы просто-напросто купили. Оформили внештатными сотрудниками, откормили, подлечили, обследовали — и отпустили домой. Бедняги рвались обратно в неволю, как рыбы в воду; их хозяева, должно быть, потешались над нами. Они-то знали, что раб, разлученный с прежним господином и не запечатленный на нового, страдает, чахнет и в конце концов умирает. Но кое-какие данные мы все-таки получили.

Еще нам нужны были центейцы, не прошедшие ца-аэ, для сравнения. Детей из касты рабов хозяева отказывались продавать, но нам уже было не привыкать нарушать законы. Мы нашли одного мелкого феодала, выбрали среди его дворни девчонку подходящего возраста — и я пошел за ней.

Подробности опущу — к чему вам знать все детали нелегальных операций на чужих планетах? Достаточно сказать, что у меня была миссия, и я провалил ее. Спалился.

Меня поймали и отвели к этому самому феодалу — к жирной старой жабе по имени Ца-кар. На допросе я твердил одно: упал с летающей лодки, заблудился, никого не трогал, сообщите обо мне послу небесного народа. В смысле, консулу Галактического содружества.

Ца-кару это здорово не понравилось. Центейских князьков вообще раздражает, когда половозрелая особь вроде меня проявляет свободу воли. Они привыкли, что все взрослые в их окружении — или члены их клана, или рабы. А мы им, видите ли, шаблон ломаем.

— Небесный человек, — спросил он, — по чьему приказу ты здесь? Кто твой хозяин? Вождь вашего народа?

— Нет, — ответил я. — Мне никто не приказывал, я свободный. Сам себе хозяин.

Его перекосило, как от тухлого пива. Он махнул рукой, и меня отвели в темницу.

Я не особенно тревожился. Центейцы нас побаиваются, и я был уверен, что меня скоро выпустят. Но Ца-кару, как выяснилось, хватало дури, чтобы пренебречь всякими дипломатическими осложнениями.

...Знаете, что такое морилка? Из крепостной стены торчит круглое бревно, а поперек него лежит длинная доска. Вроде качелей на опоре, только высоко над землей — чтобы опрокидывать на головы осаждающим бочки ядовитого масла акуэ.

И вот меня вывели на стену и столкнули наружу, на эту доску, скользкую от масляного налета. А потом я услышал голос Ца-кара:

— Ицу-кеа, встань на морилку.

И она встала. Та самая девчонка, за которой я был послан. Без колебания, без тени страха она шагнула за стену и встала на другой конец доски. Проклятое ца-аэ. Пока я сидел под замком, они уже провели запечатление.

Стражники выдернули стопор, и доска качнулась. Я едва успел передвинуться ближе к опоре, иначе перевесил бы Ицу-кеа. Она была тощая, как ящерка, втрое мельче меня.

Мне насилу удавалось балансировать на чертовой морилке. А Ицу-кеа словно не понимала, что нам грозит. Доска была заляпана едким маслом, у девчонки на ногах вздулись волдыри, а внизу — тридцать метров пустоты и острые камни на дне рва. Но она только пялилась влюбленным взглядом на своего ублюдочного хозяина и ждала нового приказа.

Ца-кар сказал:

— Небесный человек, ты назвал себя свободным? Будь по-твоему. Я тебя отпускаю, можешь идти.

И гадко улыбнулся.

Край стены был рядом, я мог без труда перелезть туда. Но я знал, что Ицу-кеа не двинется с места. Так и рухнет вниз, столбиком, когда доска опрокинется без моего веса.

Уже не помню все, что я ей говорил. Кажется, просил подойти поближе. Ей всего-то и нужно было сделать два шага ко мне — тогда я тоже смог бы сдвинуться к центру и дотянуться до нее. Я умолял, грозил, даже орал. Она и ухом не вела, только смотрела на Ца-кара. Он был для нее богом, а я — змием-искусителем.

Ца-кар посмеивался, глядя, как я пытаюсь одновременно удержать равновесие на узкой доске и подманить к себе Ицу-кеа. И приговаривал:

— Небесный человек, почему ты не уходишь? Кто тебя держит? Разве ты не сам себе хозяин? Если тебе обидно уходить с пустыми руками, я подарю тебе другую девочку. Хочешь? Я дам тебе девочку из непосвященных, и ты сам совершишь над ней ца-аэ, чтобы она служила тебе.

Я уже знал, что не вытащу Ицу-кеа. Запечатленные не живут без хозяев. И мне было приказано доставить девочку, не проходившую ца-аэ. Не проходившую, понимаете?

Надо было действовать разумно. Согласиться и забрать ту, другую. Спасти хотя бы ее.

И на что мне сдалась Ицу-кеа? Еще два дня назад я не знал о ее существовании. Я не отличил бы ее в толпе других центеанок, таких же зеленых и лысых. Да я и не видел толком ее лица — она ведь не смотрела на меня.

Оттолкнуться от доски, перескочить через парапет... Почему-то я был уверен, что не услышу даже вскрика за спиной. Только мокрый шлепок, когда ее череп разобьется о камни, как сырое яйцо.

Я не мог. Меня охватил какой-то ступор, паралич. Тогда я впервые подумал, что мерзавец Ца-кар отчасти прав: меня держало что-то, чему я не мог найти названия. Я не считал себя рабом — но я точно не был себе хозяином в ту минуту.

А Ца-кар смеялся:

— Это негодная, плохая рабыня. Не жалей ее, я дам тебе другую!

Он сделал знак, и стражник прицелился в Ицу-кеа из лука. Я понял, что они сейчас убьют ее, и крикнул:

— Ты прав, о Ца-кар! Меня послал мой хозяин, вождь небесного народа! Продай ему эту рабыню, он щедро заплатит!

Я надеялся на отсрочку, но просчитался. Плевал этот самодур на выгоду, ему было важно лишь доказать свою правоту. Стоило мне сказать то, что он хотел услышать, — и я стал ему неинтересен.

— Ицу-кеа, — велел он, — иди ко мне.

И тогда она впервые отвела от него взгляд и посмотрела на меня.

Понятия не имею, что там творилось в ее ящеричной головенке. Я не ксенопсихолог. Может, после запечатления прошло слишком мало времени, и она еще помнила, каково это — иметь свою волю. А может, дело было в том, что Ца-кар назвал ее негодной рабыней. Ведь даже фанатичная любовь нуждается в ответном внимании.

Она взглянула мне в глаза. Я видел, что она дрожит — мелкой рябью по всей коже: люди так не умеют. Видел, как она переминается на месте, поджимая распухшие пальцы ног.

А потом Ицу-кеа шагнула ко мне. Вместо того чтобы залезть на стену, как ей было приказано.

Она успела сделать лишь один шаг. Ца-кар выпучил глаза и заорал; я до сих пор помню его визгливый панический крик — и резкий звук спущенной тетивы.

Стрела попала Ицу-кеа в горло. Она рухнула назад, на морилку, как тряпичная куколка. Для нее все закончилось, а у меня оставалась еще одна секунда. Всего секунда, пока ее мертвый вес удерживал доску, давая мне опору для толчка.

Я прыгнул на Ца-кара. Глупость, конечно. У стражи были копья, и меня живо скинули за парапет.

Медики потом сказали, что Ицу-кеа спасла меня. Я упал на ее тело, а не на камни. Расшибся здорово, но дожил до прилета нашего дрона. И все время, пока меня штопали, я держался за одну мысль: оказывается, ца-аэ можно преодолеть. Мы ошибались, считая, что запечатление необратимо, что раб не способен ослушаться хозяина…

С этим выводом я и пришел к руководству, как только встал на ноги. Меня выслушали, поблагодарили и отправили домой. С почетной отставкой из космофлота по медицинским показаниям. А через год закрыли и проект «Лоренц» — тихо, без шума.

Кто-то из наших подался в науку, кто-то и вовсе исчез из виду, а я не мог успокоиться. Обивал пороги, выгрызал информацию по крошке — и понемногу головоломка начала складываться. Проблемы с дальними колониями. Автономия Карины, конфликт на Нереиде, потеря связи с Джамией. Рост преступности...

Я хотел бы ошибаться, но с фактами трудно спорить. Галактическое содружество трещит по швам. Дальние планеты слишком самостоятельны. И кто-то в Совете решил, что центейское ноу-хау может стать неплохим средством восстановления контроля. Так и появился «Лоренц».

Мы думали, что пришли на Центею, чтобы снять цепи с ее жителей. Оказалось — для того, чтобы научиться ковать свои. Но мое случайное открытие поломало эти планы: проект сочли нерентабельным.

Так почему я здесь? Зачем трясу перед вами ненужными тайнами?

Наверное, я просто не могу смириться. Ведь должен быть в этом какой-то смысл — в том единственном шаге, который Ицу-кеа сделала по своей воле?

Ведь должен быть?